объем импортно-экспортной торговли Мексики увеличился примерно вдесятеро, и Диас использовал дополнительные доходы для укрепления своего государства. Он обуздал региональных каудильо, раздавив их или подкупив. Он создал государственные рабочие места для горожан среднего класса, значительно расширив бюрократию. Диас предлагал простую альтернативу:
pan o palo, что примерно означает «кнут или пряник». Например, он субсидировал прессу, чтобы пользоваться ее благосклонностью, и заключал в тюрьму журналистов, выступавших против него. Мексика получила национальную железнодорожную систему, а ее столица – изящные проспекты с памятниками, но накануне столетнего юбилея восстания Идальго в 1810 году полиция Мехико получила приказ прогнать коренное население подальше от центра города, чтобы у иностранных гостей не сложилось «неправильного впечатления» о Мексике.
Интересно отметить, что сам Диас, коренной житель Юга, имел индейские корни. Он был настоящим героем войны, поднявшимся по служебной лестнице во время борьбы с французами, которых он победил в Синко де Майо (5 мая 1862) – с тех пор важную для Мексики дату. Но, как и в случае с Бенито Хуаресом, коренные корни Диаса укрепили его имидж как популярного национального лидера, но никоим образом не сделали его защитником самобытности коренных народов.
В сельской местности Диас основал знаменитую руралес [46] – конную полицию, – чтобы обеспечить условия доверия инвесторов. Он курировал массовую продажу государственных земель, большая часть которых доставалась спекулянтам или землевладельцам, и до того обладавшим немалой собственностью. Почти вся земля, еще остававшаяся у деревенских индейцев, теперь перешла в руки геодезических компаний. Диас приветствовал иностранные инвестиции в мексиканскую землю, и довольно скоро иностранцам принадлежало около четверти всех угодий, а заодно и серебро и нефть в их недрах. Нефть хлынула из недавно открытых скважин на побережье Мексиканского залива. Шампанское хлынуло тоже, когда под бурные похвалы с иностранными акцентами были подняты бокалы за образцового президента неоколониальной Мексики. Тем не менее Диас понимал, насколько неоднозначное благо – такое внешнее влияние. «Бедная Мексика, – язвил он, – так далека от Бога и так близка к США».
Если не считать шампанского и управляемых выборов, правительство неоколониальной Бразилии было совершенно иным: в высшей степени децентрализованное, оно отлично иллюстрировало возможности олигархического, а не диктаторского правления. Как могли разрозненные, хоть и разветвленные семьи землевладельцев контролировать огромную территорию Бразилии после ухода императора? Первая Бразильская республика (1889–1930) представляла собой федерацию 20 штатов со слабым центральным правительством. Ее первым принципом, заметно контрастирующим с Порфириатом, была максимальная автономия для каждой землевладельческой олигархии. Владельцы скотоводческих ранчо, плантаторы кофе и сахара, магнаты какао и каучука во всех уголках Бразилии устроили местные выборы. Региональные олигархии договорились о контроле над каждым штатом. Важно отметить, что новая федеральная структура позволяла каждому штату сохранять доходы от экспорта. По сути, губернаторы штатов совместно определяли, кто станет президентом. Двумя наиболее могущественными штатами были ведущие производители кофе, Сан-Паулу и Минас-Жерайс, и они на каждых выборах перебрасывали президентский пост друг другу.
Поскольку олигархии Сан-Паулу и Минас-Жерайс больше всего хотели автономии – и уже обладали ей, – их федеральные президенты сделали очень мало. Можно сказать, что республиканцы открыли Бразилию для бизнеса и отошли в сторону. Среди инициатив бразильского неоколониального правительства известно всего одно исключение, лишь подтверждающее правило. В 1906 году федеральное правительство Бразилии начало закупать и складировать излишки кофе – миллионы тонн кофе! – чтобы не допустить снижения цены из-за перепроизводства. При этом кофейные плантаторы, контролировавшие центральное правительство, использовали скудные федеральные ресурсы для поддержки своих привилегированных интересов. Когда система наконец рухнула, огромные запасы кофе были попросту сожжены.
Меж тем северо-восток Бразилии представил несколько примеров яростного сопротивления либеральному прогрессу. В 1874–1875 годах крестьяне бунтовали на рынках против метрических мер и весов, введенных, как они были уверены, чтобы их обмануть. Затем толпа сожгла официальные записи и архивы, которые адвокаты использовали для выселения семей, не имеющих по закону права на землю. В 1890-х бандиты с репутацией Робина Гуда, жители сертан, становились героями в глазах деревенских жителей и персонажами популярных баллад. Кроме того, в этом бедном регионе существовала традиция странствующих святых, которые чинили разрушенные церкви, возрождали традиционный религиозный пыл и иногда бывали прославлены как чудотворцы. В 1893–1897 годах тысячи верующих собрались вокруг некоего Антониу Консельейру, проповедовавшего против материализма и «безбожной республики». С поразительной скоростью Канудус, отдаленный оплот Консельейру в Баианском сертане, стал вторым по величине поселением в штате, уступая только столице. В ужасе от призрака фанатичного пророка – противоположности Прогресса – федеральное правительство Бразилии отправляло против «священного города» Канудуса одну военную экспедицию за другой и в конце концов уничтожило его вместе с большинством жителей – которых было по меньшей мере 10 000. Согласно знаменитой хронике военного инженера и блестящего писателя Эуклидиса да Куньи «Сертаны» (1902), здесь произошла очередная пламенная битва между цивилизацией (поддерживаемой современной армией, рассадником бразильского позитивизма) и варварством (в лице Консельейру и его благочестивых последователей).
Да Кунья был воспитан в доктрине научного расизма, как большинство его прогрессивных современников, но когда увидел, как жители Канудуса сопротивляются хорошо вооруженным войскам, изменил свои взгляды, уверившись, что эти бразильцы откровенно смешанной расы не уступают белым. «Их неудачи только сделали их сильнее. Голод укрепил их решимость. Поражение сделало их твердыми как скалы». Да Кунья, содрогаясь, наблюдал, как армия при помощи динамита, еще одного недавно изобретенного инструмента Прогресса, разрушает остатки Священного города. «Это было оправдано, – колко писал да Кунья, словно заглядывая в будущее. – Последний штурм нанес удар по самой твердой скале – фундаменту нашей национальности и нашей расы».
Самоуверенные силы Прогресса безжалостно сокрушили Канудус, и точно так же даже в те же годы было окончательно подавлено восстание крусоб – людей говорящего креста – на Юкатане (1901). Стоять на пути Прогресса и Цивилизации было безумием, писал да Кунья, хотя и восхищаясь сопротивлением жителей сертан повторяющимся атакам бразильской армии. Книга да Куньи стала классикой бразильской литературы, чем-то сродни «Факундо» Сармьенто – собранию невероятных историй о гаучо, обреченных, по мнению автора, на исчезновение. Прогресс был очевидной неизбежностью – идея, которую да Кунья разделял с большинством образованных жителей Запада на рубеже веков. Неоколониальное мышление, как и неоколониальная экономика, характеризовалось опорой на источники за пределами Латинской Америки.
Конечно, внешнее влияние не всегда было однозначно плохим. Латиноамериканские женщины, боровшиеся за право голоса в 1910-х и 1920-х, вдохновлялись примерами Европы и США. Феминистские движения возникали в городах, где внешнее влияние было наиболее сильным. Меж тем в провинциальных городах и поселках патриархат и старый кодекс чести оставались практически неизменными.
