Международное влияние очевидно показывают биографии ведущих аргентинских феминисток, многие из которых носили неиспанские и непортугальские фамилии: Гуковски, Шайнер, Лаперьер, Моро.
Или возьмем Паулину Луизи из Уругвая, первую женщину в своей стране, получившую медицинскую степень (1909). Ее итальянское имя было типичным для иммигрантского населения Монтевидео. В 1906 году Луизи, еще студентку, назвали анархисткой за открытую, на грани провокации, поддержку использования французского учебника по половому воспитанию. Несмотря на скандал, она пользовалась уважением, представляла Уругвай на международных женских конференциях, много путешествовала по Европе. В 1919‐м она начала борьбу за избирательные права женщин в Уругвае, проявляя своего рода политический такт: она давала интервью по этому вопросу и излагала свою феминистскую точку зрения, скромно сидя с вязанием. В 1922 году она стала почетным вице-президентом Панамериканской женский конференции, проходившей в США, и консультировала ведущую бразильскую феминистку, гораздо более молодую женщину по имени Берта Лутц.
Отец Берты был бразильцем швейцарского происхождения, а мать англичанкой. Ей с детства нравилось ловить и исследовать лягушек; со временем она стала биологом, что было немыслимо для бразильянки времен ее матери. Прогрессивная и неугомонная, она выросла в Сан-Паулу, но уехала на семь лет в Европу – учиться. Вернувшись в Бразилию в 1918‐м, Лутц опубликовала феминистский «призыв к оружию». Бразильские женщины отстают от европейских и американских, писала она. Если бы у них был шанс, они могли бы стать «ценными инструментами прогресса». На Панамериканской женской конференции 1922 года Лутц подружилась с пионеркой американского феминизма Керри Чапмен Кэтт. Фактически именно в гостях у Кэтт после конференции Лутц набросала основные положения Бразильской федерации женского прогресса. Лутц и ее организация достойны остаться в памяти по меньшей мере за то, что бразильянки получили право голоса в 1932 году, опередив большинство других латиноамериканских женщин, в том числе уругвайских и аргентинских.
Мало кто сегодня усомнится в положительном влиянии международного феминизма на Паулину Луизи или Берту Лутц. Действительно, интенсивное внешнее влияние, которое мы сейчас называем неоколониализмом, редко считалось вредным даже во времена его расцвета. Мода на Прогресс казалась универсальной. Либералы считали, что Прогресс ориентирован на Европу только потому, что он начался в Европе, а затем распространился на остальной мир, и от этой идеи было трудно избавиться. Соответственно в рамках идеологии и ценностей, так же как в торговле и финансах, неоколониализм означал поглощение Латинской Америки международной системой, в которой доминировали Великобритания и США. Именно здесь, когда латиноамериканцы почуяли в неоколониализме собственно колониализм, начались разногласия с могущественными иностранцами.
До конца XIX века – после поражения Испании и Португалии в 1820-х – именно Великобритания правила бал в Латинской Америке. Однако, несмотря на подавляющую военно-морскую мощь в течение всего последнего века, военные подвиги англичан в Латинской Америке были редки, и основную тяжесть, как и в эпоху независимости, приняла на себя Аргентина. Но долгосрочные последствия имел только захват нескольких холодных островов в Южной Атлантике – Мальвинских, если читать по испанским картам, и Фолклендских, если по английским. Британия не нуждалась в латиноамериканских колониях, она уже контролировала достаточно других территорий: Южную Африку, Индию, Австралию, Канаду и Ямайку – и это лишь часть. С другой стороны, британская коммерческая и финансовая экспансия в Латинской Америке была более безжалостной, чем любые завоевания. К 1914 году иностранные инвестиции и долг Латинской Америки составили около 10 миллиардов долларов, и более половины принадлежало Великобритании, а американские и французские инвесторы занимали второе и третье места. Британские дипломаты были мягче своих коллег, поскольку фунты стерлингов говорили сами за себя.
Идеологическое влияние Великобритании было почти незаметным, но мощным. Несомненно, Великобритания была центром Прогресса и Цивилизации, которые так завораживали латиноамериканских либералов. Если Франция оставалась идеалом культуры, образцом для литераторов и художников, а Париж – Меккой моды для «порядочных» женщин среднего и высшего класса, то Великобритании подражали в экономике и политике. Либеральная и Консервативная партии британского парламента были моделью для большинства партийных систем Латинской Америки. И пока элегантные дамы ориентировались на французскую моду, «приличные» джентльмены перенимали британский стиль. Темные шерстяные костюмы, подходящие для прохладной и туманной Британии, в тропиках стали мучением, но модные мужчины все равно носили их как знак преданности европейскому образцу.
Влияние США в Латинской Америке начало обгонять влияние Великобритании лишь в 1890-х. Следует учитывать, что в 1840-х США вторглись в Мексику и расчленили ее, а президенты и госсекретари США активно жаждали Карибских островов. Но капиталистическая энергия Соединенных Штатов, строящих железные дороги, развивающих индустриализацию, ведущих гражданскую войну и завоевывающих Запад, была направлена в основном внутрь себя, пока в 1890-х граница США официально не закрылась и страна не вошла в худшую депрессию за всю свою столетнюю историю – тяжелее окажется лишь Великая депрессия 1930-х. Согласно общепринятому мнению, заводы США опережали внутренний спрос, перенасыщая рынок. Как и Великобритании весь XIX век, США приходилось экспортировать все больше, чтобы поддерживать свою промышленность. Национальная ассоциация производителей США была создана для поиска рынков за рубежом, прежде всего в Латинской Америке и Азии. В то же время в США нашлись и те, кто призывал к военной экспансии. Великобритания, Франция, другие европейские страны, даже Россия и Япония не так давно приобрели колонии в Африке и Азии. «Сырье и рынки для наших конкурентов обеспечивали колонии, – предупреждали американские империалисты, – и “наш задний двор” – Латинская Америка – естественное место для приобретения собственных колоний». В 1890-х стратег Альфред Тайер Мэхэн писал о том, что Америке необходимы мощный военно-морской флот и трансокеанский канал, соединяющий Атлантику и Тихий океан. В ходе президентской кампании 1896 года победившая Республиканская партия призывала к созданию этого канала, к аннексии Гавайских островов, стратегически расположенных на полпути через Тихий океан, и к интервенции на Кубу, где патриоты боролись за независимость против Испании.
В 1898 году США объявили войну Испании и вторглись в Пуэрто-Рико, на Кубу и на Филиппинские острова – еще одну испанскую колонию. Война длилась всего несколько недель, отчасти потому, что Испания уже была ослаблена годами восстаний на Кубе и Филиппинах. Одно из последних таких восстаний было организовано кубинскими эмигрантами в Нью-Йорке и совпало с затяжной борьбой между двумя крупными газетами. Приблизительно тогда эти газеты создали понятие «желтая журналистика», публикуя ради увеличения продаж «сенсационные» истории о предполагаемых испанских зверствах. Общественное мнение США требовало прийти на помощь Кубе, спасти ее от испанской тирании. Но исход войны, конечно, пошел на пользу стратегическим и экономическим интересам «спасителей», а не интересам спасенных. США отбили острова у Испании, но с кубинскими
