Елена Невейкина - Наследница

— Ты говоришь, что у графа родился сын. Значит, у панны Элены есть брат?

— Был.

— То есть?

— Это самая трагичная часть истории. Графа с сыном убили в их же усадьбе неизвестные люди. Каким-то образом они рассчитывали получить его владения. Но в таком случае, это должны были быть родственники графа. Только вот кто? Младший Кречетов, Юрий, умер в то время, когда первенец графа был ещё младенцем, а о других его родных я не знаю.

— А не могли это быть родственники его жены?

— Нет. Наследниками являются только родные мужа, так что родные жены после смерти графа не получали ничего.

— Так, значит, панна Элена — законная наследница графских земель?

— Не только земель, а и крестьян, которых там немало — несколько деревень.

— Тогда нужно заявить о её правах на наследство! Пусть негодяев накажет суд!

— Это хорошо и просто только на словах. Наследовали они законно, если доказали, что являются родными графа. А кто убил — не докажешь. Единственным свидетелем была маленькая девочка. Кто ей поверит? Да, и попробуй, докажи, кто она на самом деле! Ведь Элен считалась погибшей все эти годы. К тому же, стоит только ей раскрыть своё существование — на неё тут же начнётся охота. Злодеям не нужно будет подтверждение личности девочки, достаточно только подозрения, тени подозрения, что остался свидетель их преступления. Ведь в этом случае они потеряют не только деньги, но и свободу, а может быть и жизнь.

— Так она… Она видела? Она — свидетель гибели отца и брата?!

— Да. Но подробности я узнал не от неё, а от того молодого цыгана, который сопровождал её. Он сказал, что его мать и сестра слышали, как Элен говорила во сне, и поняли, что она видела, как пали отец и брат от рук негодяев. И самое печальное то, что она до сих пор не верит, что они оба мертвы. Особенно брат. Если Элен вспоминает его, то только как живого. Об отце она не заговаривала ни разу ни с кем в доме. Только тогда, в первую встречу, когда она рассказала мне обо всём. А брат… Он для неё живой. Элен считает, что они просто потеряли друг друга, и ждёт, что когда-нибудь встретятся.

— Боже мой, бедная девочка! Может, пусть так и считает подольше?

— Я тоже так думаю. Поэтому ни разу не возразил ей, и другим запретил разуверять её. Знаешь, пан Владек, иногда мне кажется, что Элен живёт как бы за двоих.

— Как это?

— Они в детстве были очень близки с братом. Он старше, но относился к ней, как к равной, не сюсюкал. Обучал её играм, в которые играл сам. Даже в деревню к крестьянским детям они убегали вместе. Это я сам видел, когда гостил у графа. Мы с ним смеялись над тем, как дети пользуются старым потайным ходом, ведущим к реке, и думают, что взрослым ничего не известно.

— Там был тайный ход?

— Он начинался из кабинета графа. Как удалось Алену его обнаружить, неизвестно. Но, думаю, именно этим путём Элен убежала из горящего здания после гибели отца и брата. Теперь она осталась одна на свете, у неё нет родных. И, если на могилу матери она может придти и поклониться, то ни у отца, ни у брата нет даже могил. После пожара дом рухнул, тела остались погребёнными под обломками.

— Их не искали?

— Вроде бы искали, но так и не нашли. По крайней мере, так мне говорили люди, которых я направлял туда, чтобы разузнать всё, что можно. Туда многие опасаются подходить, потому что как-то раз случился оползень, часть грунта с руинами съехала к реке.

— А почему ты считаешь, что она живёт «за двоих»? — помолчав, спросил Владек. Янош устало потёр глаза:

— Мне кажется, Элен стремиться делать всё, что делал бы её брат, если бы был рядом. Она не возражает против обучения тому, что должна знать и уметь девушка из знатной семьи, не спорит, когда я заговариваю с ней о её будущем. Но тут же прикладывает много усилий, чтобы научиться чему-то, что подобает скорее мальчику, юноше. Она, например, прекрасно лазит по деревьям, неплохо стреляет из лука, сделала всё возможное и невозможное, чтобы я научил её стрелять из пистолета. Ей нравится скакать по лугам верхом в мужском седле. Того гляди, попросит шпагу…

— Неужели, разрешишь? Она ведь барышня!

— Барышня! — фыркнул Янош. — Да эта барышня может свести с ума трёх таких Яношей, как я! И докажет, что права!

Владек усмехнулся.

— Не смейся. Мне не до смеха.

— Да уж, какой тут смех. А если занять её чем-то так, чтобы на фантазии времени и сил просто не оставалось?

— И ты думаешь, что получиться? Да она обведёт тебя вокруг пальца и, всё равно, будет делать то, что считает нужным.

— Что ж, зато у такой ловкой барышни большое будущее, — подытожил пан Владек.

— До этого будущего нужно ещё дожить. И хотелось бы, без потерь.

Но окончания разговора Элен уже не слышала. Слова продолжали звучать, но смысл их терялся, они скользили где-то рядом с ней, не задевая ни слуха, ни разума. Она тихонько отступила и снова поднялась в свою комнату. По дороге на лестнице её видели слуги, но она не обратила на это внимания. Если бы её спросили, что она делала, Элен, наверное, и не вспомнила бы, что была там. В голове всё смешалось: мысли, воспоминания, голоса мужчин в беседке…

Войдя к себе, Элен бросилась, не раздеваясь, на кровать и заплакала. Она плакала долго и молча, совсем не так, как в детстве, без всхлипов и стонов. Слёзы лились и лились из раскрытых глаз без остановки, а грудь сжимало, как обручем. Где-то посреди этих слёз, она уснула.

Нашла её пани Мария. Элен лежала поперёк кровати, у неё был сильный жар и начался бред. Испуганная гувернантка побежала за Яношем, тот послал за доктором. Элен никого не узнавала, время от времени она звала отца и брата, а потом снова плакала. Два дня доктор пытался привести её в чувство. Наконец, это ему удалось. Сначала Элен просто спокойно заснула, а потом открыла глаза. Была ночь. У её постели сидела горничная Лиза. Элен тихо сказала:

— Дай мне воды.

Лиза вздрогнула от неожиданности (она успела задремать, сидя на стуле), потом ахнула и бросилась за водой к столику.

— Наконец-то вы пришли в себя, панна Элена! Слава Богу!

— А что, я была не в себе?

— Да. Доктор сказал, что это бывает. Он вам давал какое-то питьё, вот оно и подействовало. Ой, чего ж я сижу? Мне надо ему сказать, что вы очнулись! — и она вскочила, чтобы бежать за доктором.

— Постой. А гость у нас был или это мне приснилось?

— Был-был. Как раз тогда вам плохо и стало.

— Да. Помню. Ладно, ты иди, а то тебе ещё достанется от доктора. Он строгий.

— Это точно, — вздохнула Лиза.

Выздоравливала Элен медленно. Горячка постепенно прошла, но слабость и отсутствие аппетита очень огорчали окружающих. Её ничего не интересовало. Доктор считал, что такая апатия вызвана долгой лихорадкой, истощившей организм. На самом же деле, Элен впервые осознала, что осталась одна, без единого родного человека. Только теперь, услышав сказанные Яношем слова, она поняла, что всё это время просто не хотела верить очевидному: отец и брат погибли там, в страшном горящем родном доме. Они погибли, ушли навсегда, и она больше их никогда не увидит. Эти мысли были настолько тяжелы, что она потерялась в них, как в дремучем лесу. Она не знала, что теперь делать, как себя вести. До сих пор в ней где-то существовала надежда, что однажды отец и Ален отыщутся, нужно только подождать. Она станет взрослой, поедет в Россию и найдёт их. И вот теперь Элен вдруг абсолютно чётко поняла, что этого не будет. Никогда. Вместе с этим пришло ощущение пустоты вокруг. Она не хотела ни с кем разговаривать, не хотела читать, не желала, чтобы её выводили в сад посидеть на скамье. Оживлялась лишь тогда, когда навестить её заходил Гжесь. Она с удовольствием слушала его рассказы о том, как улетали птицы, как седеет по утрам трава в парке, какой прекрасный жеребёнок родился у серой кобылы. Его рассказы не затрагивали ни одной из тем, которые причинили бы ей боль. Делал он это не намеренно, но так или иначе, ему удавалось то, чего не могли достичь ни окружающие её любящие люди, ни доктор. Они входили к ней либо со скорбно-сожалеющими, либо с притворно-бодрыми лицами. И то и другое было фальшиво и только раздражало Элен. Гжесь был искренен, он просто говорил о том, что видел, что ему самому было интересно.