— Верно. Но почему это не отмечено в докладе?
— Потому что он был составлен до того, как Верика казнил изменников.
— Понятно, — согласился Квинтилл. — Упрек снимается. Тут вы не виноваты.
— Так точно, командир.
— А какая обстановка сложилась после этого инцидента?
— Достаточно спокойная. Ощущалась некоторая напряженность на улицах, но не более.
— И можно сказать, что положению царя Верики ничто сейчас не угрожает?
— Я бы сказал — да. — Макрон покосился на Катона. — А ты?
Катон едва заметно кивнул, и Макрон одарил его сердитым взглядом.
— Мне кажется, у центуриона Катона несколько иной взгляд на происходящее, — спокойно отметил Квинтилл.
— Центурион Катон не слишком опытен, командир.
— Это заметно.
Катон вспыхнул.
— Однако было бы полезно выслушать и его мнение, просто для вящей ясности. — Трибун подал Катону знак: — Прошу.
У Катона вертелось на языке очень многое, но, будучи другом Макрона, он не мог позволить себе поставить его заключение под сомнение. Молодой центурион мысленно обругал товарища за твердолобость. Сам он рос в императорском дворце, и аристократическое высокомерие было для него не в новинку. Он знал, как обходиться с надменными патрициями, не задевая их спеси. Может, ему не менее, чем Макрону, хотелось командовать самостоятельным подразделением, держась подальше от вылощенных штабных офицеров, но он отдавал себе отчет в том, какими последствиями чревата недооценка политических затруднений, с которыми сталкивается сейчас Верика. Более склонный, нежели тот же Макрон, к абстрактному сопоставлению событий и фактов, Катон хорошо представлял себе, какой гигантский размах может обрести назревающий катаклизм. Если атребаты поднимутся против Рима, это грозит провалом не только нынешней кампании, но и всех планов по завоеванию Британии, а столь позорное их крушение, без сомнения, потрясет императорский трон.
Усилием воли Катон заставил себя сузить масштабы своих размышлений до насущной задачи. Макрон находился в затруднительном положении, и его следовало поддержать.
— Центурион Макрон прав, командир…
Макрон просиял, сложил руки на коленях и откинулся на спинку стула.
— Он прав, — задумчиво повторил Катон. — Но представляется все же разумным обдумать возможность нежелательного поворота событий. В конце концов, царь Верика стар. Старики имеют обыкновение умирать и без посторонней помощи, но с другой стороны…
Трибун издал смешок.
— А кто, по-твоему, может оказаться с «другой стороны», кроме, конечно, Каратака и дуротригов?
— Думаю, родственники казненных. Причины достаточные.
— Кто еще?
— Надо полагать, те недовольные, о которых упоминал центурион Макрон.
— А сколько таких, на твой взгляд, центурион Катон?
Катон отчаянно искал подходящий ответ. Завысив численность тайных противников Рима, он выставит своего друга в лучшем случае человеком несведущим, а в худшем — лжецом, занизив, даст повод присланному из ставки трибуну доложить командующему, будто союзу Рима с атребатами ничто не угрожает. И если дело обернется иначе…
— Так сколько же их?
— Трудно сказать, командир. Поскольку Верика достаточно тверд по отношению к своим противникам, они не высказываются открыто.
— Есть ли еще причины для беспокойства? — спросил Квинтилл и тут же пояснил: — Есть ли еще что-нибудь, о чем, по вашему мнению, я должен сообщить генералу?
— Насколько я могу судить, командир, дела обстоят именно так, как доложил центурион Макрон. На настоящий момент мы в состоянии контролировать ситуацию, но, если Верика вдруг умрет или мы потерпим серьезное поражение и его свергнут, тогда… кто знает? Тот, кто будет избран на его место советом племени, может и пересмотреть отношения с Римом.
— Это вероятно?
— Это возможно.
— Понятно.
Трибун Квинтилл откинулся на стуле, глядя на утрамбованный земляной пол и задумчиво потирая большим пальцем щетинистый подбородок. Когда Макрон с Катоном нетерпеливо заерзали на своих стульях, он поднял глаза:
— Друзья мои, буду с вами честен. Ситуация внушила мне большее беспокойство, чем я ожидал. Прочитав мой доклад, командующий отнюдь не обрадуется. В настоящий момент четыре наших легиона наступают по широкому фронту, пытаясь удержать Каратака, ограничить его мобильность, загнать в угол и уничтожить. Позади них до главной базы в Рутупии протянулись пути снабжения, большая часть из них проходит через страну атребатов, и для вас не секрет, что наши обозы подвергаются постоянным вражеским нападениям, что приводит к перебоям в поставках. Если атребаты переметнутся к воюющим против нас бриттам, положение станет просто отчаянным и генерал Плавт будет вынужден отвести наши войска в крепость на реке Тамесис. Чтобы вернуть утраченное, нам потребуются потом годы, а уж Каратак, разумеется, не станет терять времени даром. Наш отход позволит ему перетянуть на свою сторону колеблющиеся племена и собрать такое огромное войско, что оно, пусть и состоящее из одних дикарей, обретет нешуточную возможность нанести поражение легионам. — Квинтилл воззрился на центурионов: — Надеюсь, вы понимаете всю серьезность сложившейся ситуации?
— Мы же не идиоты, командир, — проворчал Макрон. — Конечно, мы знаем обстановку. Так ведь, Катон?
— Да.
Квинтилл слегка кивнул и, словно приняв непростое решение, объявил:
— Тогда вы поймете и ход мыслей командующего, если я сообщу вам, что он наделил меня всей полнотой полномочий прокуратора на территории этого края, и я непременно воспользуюсь ими в тот самый момент, как только снабжение легионов прервется.
— Не может быть, командир! — изумился Катон. — Это ведь аннексия целой страны! Атребаты никогда с ней не согласятся.
— А кто сказал, что им будет предоставлен какой-либо выбор? — холодно произнес Квинтилл. — До тех пор пока у них хватит здравомыслия подчиняться всем нашим требованиям, мы позволим им тешиться мыслью, что ими правит собственный царь. Но при первом же намеке на исходящую от них угрозу я буду вынужден действовать. Второй легион, отозванный в Каллеву, подкрепит мое право. В этом краю будет введено прямое правление Рима, а страна атребатов перестанет существовать.
— Нет, — пробормотал Макрон. — Атребаты скорее погибнут, чем смирятся с этим.
— Чепуха! Не драматизируй, центурион. Они, как и все остальные покоренные народы, примутся приспосабливаться к новым условиям, стараясь перво-наперво как-нибудь выжить. Так бывает всегда, когда привычный порядок вещей сокрушает неодолимая сила. Они быстро поймут, чем может обернуться для них любая попытка противиться воле Рима. — Глаза трибуна вдруг хищно блеснули. — А кто не поймет, тому я преподам суровый урок.
