из-за малости и Помпея Сулла была отослана прочь — ведь супруга императора должна быть превыше любых подозрений.
— Но ведь ты не Цезарь, — тихо ответил Амброзий. Ему так надоело видеть глупость и горе других. — Ты так не похож на него, ты, варвар, трижды раб, безотцовщина, вообще не разберёшь, что ты такое, — он внезапно расхохотался. — Ты, счастливый ублюдок, ты сам выбираешь судьбу. Помнишь, ты мне говорил? Царство свободы и безнаказанности. Бери то, на что хватит силы и наглости. И тебе не хватит сил побороться за женщину? Забудь про оковы былого мира. Ты всегда был свободен от них.
— Слишком много добрых слов, Полу-бритт. От того, кто считал меня злейшим врагом.
— У меня была женщина, которую я любил больше жизни. Все сокровища старого легиона — Повиса, Рима — не стоят теперь без нее ничего.
— И где теперь это светило небес?
Амброзий вспомнил слова Уны и Мирддина. Запах шалфея и мяты.
— Умерла. Уже очень давно.
Вортигерн поджал губы.
— Я тоже терял мать Моргаузы. Я знаю, о чем говорю.
На другом конце крепости служанки Ровены заплетали ей жёлтые, как рожь, косы. Во дворе ржали кони, готовые увезти ее в Кантий.
— Все, что про нее говорят — наветы и ложь. Ты лишился олова. Не лишай себя другого оружия.
Он сделал шаг назад и склонил голову. Всего на мгновение. Вортигерн оставался стоять застывший и недвижимый возле стены, похожий на статую. Дверь за центурионом затворилась беззвучно.
Саксонская пташка осталась в Повисе. Слуги молчали и не шушукались, и даже Килух, который знал все про всех, лишь пожимал плечами, но улыбался. К Ровене привыкли.
Амброзий раз за разом дивился хитрости Вортигерна. В первый день император свалил задержку на лошадей и дурную дорогу. Во второй — на сборы приданного, которое по закону возвращалось бретвальдам. На третий — рвал и метал по поводу Лодегранса и шахты. Поездки за данью, указы, приказы, и на исходе луны император вновь позвал Ровену на ночь в покои, как ни в чем не бывало. Вортигерн из Повиса представил смертельное оскорбление и угрозу войны, как обычную ссору влюбленных. Напряжение, страх и насмешки над повелителем, угроза смещения рогоносца или врага друидов — все это лопнуло, как пузырь в корыте у прачки. Хмыкнула пара старушек, вот, в общем, и все. Неделю Амброзий Аврелиан таился и старался не попадаться на глаза императору. Если что-то наконец шло, как надо — это лучше было не трогать, Амброзий это усвоил ещё в легионе. Того же мнения была и Ровена. Лишь раз за неделю, он увидел кончик бурого платья своей госпожи. Та спешила на встречу к мужу. Она сторонилась других и проводила все время с ним, это значило только одно — у Амброзия Аврелиана прибавилось дел.
«Пусть так,» — думал центурион. Он старался устоять на ногах в знакомом вихре приказов, лязга мечей и заржавевших негодных кольчуг.
Утер же сказал, что через пару дней, он поедет на Стену.
— Зачем ему Адриан?
Килух пребывал в скверном расположении духа. Его раздражало все — от затянувшихся летних дождей до любого приказа Амброзия, и иберниец буравил его подозрительным, вопрошающим взглядом.
— Забрать два отряда. Поставить к северу от Лодегранса, — Амброзий пожал плечами. — Почему это заботит тебя?
Триумвират с Вортигерном и братом висел на нем, точно петля висельника, Килух же затягивал ее все туже и туже, говоря, что Утеру нельзя доверять.
— Я уже говорил тебе, господин. Ты слишком добр.
— Ты прав лишь в одном, — с севера доносились тревожные вести. К Лодегрансу стягивались соратники, шахта с касситеритом стала сокровищницей, на которой дремал страшный чешуйчатый зверь. Варвар-разбойник умудрился стать лидером, а они проглядели это, точно слепые котята. Как? Когда? Амброзий недоуменно молчал. — Я — твой господин.
Они вышли за крепостные стены. Огонь вился в воздухе, в мокрый тяжёлый туман взмывали яркие искры, трещали и тут же тухли, дымили поленья. Лугнасад стоял в полный рост, скоро лето перевалит за середину, а сегодня костры солдат не отличимы от праздничных. Здесь вперемешку девицы из поселений, потаскухи и достойные женщины, жители крепости, его люди, люди Утера, Вортигерна, военный совет и пляски вокруг полуночных костров.
— Может, ты направишься к ним?
Амброзий проследил за взглядом Килуха. Иберниец моложе. Ему все ещё неймётся вступить в этот красочный хоровод безумных теней и смеха. Запах горелого дерева въедался в кожу и волосы.
Килух исподлобья мрачно взглянул на него и помотал головой.
— Скольких людей берет с собой Утер на Стену?
— Почти всех. Они с Вортигерном решили, что Стена будет сдерживать с севера.
— А если саксы явятся с юга из Кантия?
Амброзий пожал плечами.
— Император говорит, ему хватит сил. Сколько дней прошло?
— Десять.
От Хенгиста с Хорсой ни слуху, ни духу.
Амброзий замолчал и нахмурился. Ни весточки, ни нападения. Саксы хранили безмолвие, будто не в их вероломные руки потек рекою черный касситерит.
— Значит, голову гонца скоро доставят нам в прогнившей корзине. Это хотя бы будет ответ.
Килух хмыкнул. Амброзий ни разу не спрашивал ибернийца, что тот думает о собственной жизни. О легионе, о Вортигерне, обо всей этой невозможной возне вперемешку с попойками, истерящем водовороте битв и предательств, проносящейся мимо юности и женщин, чьи лица слились в одно, красивое, но доступное. Килух отлично балансировал на этом канате, но центуриону чудилось в нем что-то от Мирддина. Возможно, все ибернийцы немного такие.
Кто-то тронул Амброзия за плечо. Тот вздрогнул и обернулся. Возле костров было светло, но уже в двух шагах темнота колола глаза. Килух тут же потянулся к мечу.
— Аврелиан?
Амброзий облегчённо вздохнул. Блик от огня пронёсся по лицу незнакомца, и он узнал в нем Мирддина.
— Ты. Что ты здесь делаешь?
Он не видел сына с тех самых пор, как тот выходил его после ранения.
Мирддин пошарил за пазухой и сжал в кулаке мятый пергамент.
— Император просил найти тебя и передать, — юноша вдруг смутился. — Я могу прочитать тебе вслух. Если хочешь.
— Я умею читать.
Амброзий принял послание и попросил Килуха его развернуть. В мигающем свете огня и теней он понял, что оно от братьев Ровены. Амброзий бегло пробежался по корявым строкам. Грубый язык саксов вперемешку с ужасной латынью. Бретвальды обвиняли Вортигерна во лжи и прочих обидах. Призывали беды и гром на головы всех из Повиса, грозились вернуть сестру домой силой, Хорса обещал вырвать гнилой язык Вортигерна и прибить его в Кантии на главных воротах. В общем-то, это было
