Потом он стал рассматривать девушку с таким жестоким сладострастием, которое невозможно передать словами.
— Хотя, — сказал он, пожимая плечами, — подождем, пока она очухается. То-то она будет удивлена. Интересно бы посмотреть на нее при этом.
И покинув свои жертвы, он стал помогать солдатам довершать резню.
И тут он столкнулся лицом к лицу с Луко.
— Э! — воскликнул он. — Что ты тут делаешь, пока мы режем злостных унитариев? Сабля твоя в ножнах, а на твоем платье нет ни капли крови. Как расценить такое поведение, товарищ? Уж не изменник ли ты, чего доброго?
Услышав подобное обвинение, капрал изобразил обиду и гнев, обнажил саблю и принялся ею грозно размахивать.
— Это что значит, поручик? — вскричал он. — Почему вы оскорбляете меня? Меня, самого преданного партизана нашего генерала, называете злостным унитарием?
— Успокойся, — поспешил успокоить его поручик, который, как все люди такого типа, был столь же труслив, сколь и жесток, и которого напугал показной гнев капрала. — Я не хотел оскорбить тебя. Я знаю, что ты надежный партизан.
— То-то же! Я не расположен выслушивать оскорбления.
— Не будем терять времени даром, — вмешался один солдат. — Мне пришла в голову одна мысль.
— Какая? — спросил дон Торрибио. — Говори, Эзебио. Негодяй самодовольно улыбнулся.
— Эта старая лачуга набита фуражом, — сказал он. — Почему бы нам не зажечь ее и не изжарить всех проклятых унитариев, находящихся там?
— В самом деле? — радостно воскликнул дон Торрибио. — Прекрасная мысль. Именно так мы и поступим. Генерал будет доволен, когда узнает, что мы так ловко избавили его от сорока врагов. Пусть двое из вас разложат солому, а мы сядем на лошадей и загоним сюда остальных мерзавцев. Ни один из них не должен избегнуть заслуженного ими наказания.
Поручик сделал солдатам знак следовать за ним.
— Я буду стеречь дверь, чтобы никто отсюда не вышел, — сказал Луко.
— Хорошо, — согласился дон Торрибио. — Да! — обратился он к солдату, указав на девушку с привязанной к ее косе головой возлюбленного. — Не забудь, Эзебио, подложить две охапки соломы под этого прелестного ребенка. Ей очень жестко лежать на голом полу, я хочу, чтобы ей было удобно.
Он улыбнулся дьявольской улыбкой. Как только он вышел из залы, капрал, не говоря ни слова, поднял саблю и рассек череп Эзебио. Негодяй упал, не охнув. При этом присутствовал второй солдат, не обнаружив ни малейшего удивления.
— Гм! Какой славный удар, Луко, — сказал он, крутя свои длинные седые усы. — Только я боюсь, не поспешил ли ты?
Капрал жестом руки велел ему молчать и, наклонившись, стал внимательно прислушиваться.
Он уловил слабый, едва различимый звук.
— Нет, Муньос, — сказал он. — Этот удар был как раз вовремя. Вот сигнал.
Тогда, вложив в рот указательные пальцы обеих рук, он свистнул так пронзительно, что бледные и дрожащие от страха погонщики, жавшиеся к стене, вздрогнули от ужаса, не зная, какое новое испытание ждет их.
— Неужели вы, как глупые страусы, будете покорно ждать смерти? — закричал Луко, обращаясь к испуганным погонщикам. — Будьте мужественны! Берите оружие и становитесь рядом с теми, кто старается вас спасти!
Бедняги лишь безвольно покачали головой, страх лишил их мужества, они были неспособны к сопротивлению.
На дворе слышались громкие крики солдат, понуждавшие друг друга к погоне за людьми, и несчастные, загнанные снова в залу, пытались найти здесь какое-нибудь укромное местечко.
Дон Торрибио, удостоверившись, что никому не удалось укрыться за пределами злополучной залы, подал знак солдатам остановиться и собирался уже войти туда.
Вдруг послышался топот лошадей и шестеро всадников на полном скаку остановились перед входом в постоялый двор. Поручик был весьма удивлен и отступил на тот случай, если придется спасаться бегством. Тем не менее он с грозным видом вопросил:
— Кто вы такие и почему осмелились загородить мне дорогу?
— Вы узнаете, дон Торрибио-Убийца, — услышал он в ответ суровый и в то же время насмешливый голос, заставивший его вздрогнуть от страха.
Кто-то давно сделал такое наблюдение. Смысл его в том, что люди, испытывающие удовольствие при виде крови и легко идущие на самые тяжкие преступления и, более того, упивающиеся сознанием собственной силы, как результат внушаемого ими страха, как правило, по натуре трусливы и, столкнувшись с реальной силой, испытывают страх, который многократно превосходит страх, внушаемый ими своим жертвам.
Как жестоки и трусливы шакалы и гиены, так трусливы и жестоки эти шакалы и гиены с человеческим лицом.
Ответ незнакомца поверг мас-горкеров в неописуемый ужас. Они поняли, что имеют дело с серьезным и смелым противником.
Наступило тягостное молчание. Солдаты жались друг к другу, опасливо поглядывая на шестерых всадников, которые, спокойно и бесстрастно взирая на них, явно бросали им вызов.
Только один дон Торрибио не испытывал страха. Это был тот самый хищный зверь, который пьянел от запаха крови и черпал удовольствие в убийствах. Скрестив руки на груди и гордо вскинув голову, он ответил на слова незнакомца смехом, а затем, обернувшись к испуганным солдатам, сказал насмешливым тоном:
— Неужели вы испугались этой шестерки? Полноте, ребята, вперед! Эти негодяи не устоят против нас!
Солдаты, возбужденные словами начальника, которому они издавна привыкли безоговорочно повиноваться, и устыдившись своей нерешительности, быстро построились.
Поручик, вонзив шпоры в бока лошади, заставил ее подняться на дыбы и занял место во главе отряда.
Несмотря на значительное численное превосходство, не знакомцы, не колеблясь, напали на федералистов с саблями наголо и с пистолетами в руках. Дон Торрибио храбро повел свой отряд на противника. Постреляв из пистолетов, противники перешли к рукопашной схватке, обе стороны проявляли чудеса храбрости и волю к победе, однако незнакомцы, по всей вероятности, в конце концов были бы побеждены. И тут капрал Луко, до той поры стоявший поодаль с пятью товарищами, так же наблюдавшими за битвой, как и он, пустил свою лошадь вперед и, вместо того чтобы присоединиться к федералистам, стал на сторону дона Леонсио. Это окончательно взбесило поручика, тем более что мас-горкеры, не зная, чему приписать странное поведение капрала, и почуяв измену, начали терять мужество и ослабили сопротивление нападающим, которые, в свою очередь, удвоили на них свой нажим.
Погонщики мулов и быков, несколько оправившиеся от оцепенения и страха, поняли, что им представляется случай отомстить за издевательства, учиненные солдатами Розаса, вооружившись, чем попало, очертя голову бросились на своих мучителей.
