и Игната Ивичевичей, там присутствовали также Л. К. Брандтнер, Н. П. Позен, Р. А. Стеблин-Каменский, Г. Иванченко, С. И. Феохари, Н. А. Армфельдт, Е. Н. Сарандович и А. Э. Поталицына. С обеих сторон, по воспоминаниям В. Д. Новицкого, было сделано около 60 выстрелов [110]. Потери жандармов, одетых в специальные кольчуги и полицейских (в отличие от жандармов не имевших кольчуг) составили – одного жандарма убитым, раненными жандарма и еще двух городовых. Среди революционеров четверо оказались ранены, двое – братья Ивичевичи – смертельно. Всего удалось захватить 18 человек [111].
После столь впечатляющих успехов в борьбе с революционной крамолой, казалось бы, жизнь в Киеве станет значительно более спокойной для местной администрации. Дело было за малым, как можно быстрее провести дознание по этим дела и организовать судебные процессы. Однако «призрак ИК», оторопь от отчаянно смелых действий – все это вносило в среду киевских управленцев и силовиков тревожные настроения.
Их опасения за свою жизнь еще более возросли, когда практически одновременно с событиями 11 февраля новый удар по престижу власти нанес все тот же, казалось бы уже обезглавленный ИК РСРП. В полночь 9 февраля 1879 г. было совершено дерзкое покушение на харьковского губернатора Д. Н. Кропоткина. Он возвращался из театра, и неожиданно на ступеньку кареты, подвозившей его к дому, вспрыгнул человек и в окно карты в упор выстрелил в губернатора из револьвера крупного калибра. Пуля раздробила плечо и ключицу и попала в область позвоночника. 10 февраля Кропоткин от полученной раны скончался [112]. Много позднее будет установлено, что покушение произвел Гольденберг, но в ту ночь террорист, пользуясь темнотой и возникшей паникой сумел скрыться. По оценкам полицейских источников: «Это новое убийство вызвало большую панику в городе и губернии, тем более что различные представители губернской власти получили предостережение в анонимных письмах, что их ждет та же участь» [113]. А через два дня вышла прокламация от имени Исполнительного комитета, посвященная казни Кропоткина.
Поэтому в такой ситуации основной целью киевских властей стало максимально быстро завершение дознаний по уже открытым делам. И если «по делу В. Осинского» следствие велось еще более или менее тщательно, то по делу «об арестованных 11 февраля» оно уже проходило весьма поверхностно и неряшливо. Власти откровенно боялись революционного подполья, получая постоянные угрозы в виде писем-предупреждений. Это настроение тревоги очень остро ощущается в строках рапорта Новицкого главноуправляющему Третьим отделением Н. К. Шмидту от 14 февраля 1879 г.: «Не скрою перед Вашим Высокопревосходительством, что жизнь не столько наша, сколько семей наших в городе Киеве, в высшей степени тяжела в нравственном отношении, не ошибусь если сделаю сравнение, что теперь тяжелее и опаснее живется, чем в момент самого обыска в доме Коссаровской, но духом не падаем, но семейства по возможности ограждаем от могущего покушения на их жизнь злодеев» [114].
Разгром царской полицией и жандармами подпольного штаба террористов-революционеров. Рисунок из французского журнала.
В такой напряженной обстановке киевские жандармы и особенно прокуратура больше думали о себе, чем о проводимом расследовании. Причем во время проведения дознания ареной противостояния революционеров и местной администрации стали не только улицы Киева, но и сам тюремный замок. Заключенные киевского тюремного замка на практике реализовали принцип позднее так сформулированный в революционном сообществе якутскими ссыльными: «Мы понимаем, что ссылка является тем же полем борьбы против произвола и насилия, как и то, что мы здесь остаемся теми же борцами, что и на воле, только в иных условиях» [115]. То есть киевские революционеры признавали себя пленными, но не сдавшимися. Впоследствии Дебогорий-Мокриевич напишет: «Наша жизнь в тюрьме до суда прошла необыкновенно бурно. То была одна сплошная борьба с властями, не прекращавшаяся ни на одну минуту в временами принимавшая очень острый характер» [116].
Обстановка в тюремном замке и без того была напряженной. Там все еще находились арестованные по «Чигринскому делу», причем после побега из тюрьмы главных фигурантов дела, многие из случайно в это дело попавших, например В. Е. Малавский, стали едва ли не основными действующими лицами. Следствие по этому делу тянулось долго, с судебными проволочками, что вызывало сильное раздражение арестованных, не чувствовавших за собой никакой реальной вины. На это кстати указывал и Новицкий в своей жалобе в Третье отделение: «Озлобленные арестанты, каковы Шефер, Малавский и др. по Чигиринскому делу – суть продукт беспомощных, медленных действий Киевской прокуратуры» [117]. С прибытием же в тюрьму арестованных в январе-феврале 1879 г. ситуация там и вовсе накалилась. Заключенные всеми правдами и неправдами нарушали установленный тюремный режим.
Например, когда стен тюрьмы достигло известие о смерти харьковского губернатора Кропоткина и ошибочно дошедший слух об убийстве в Одессе главы местного ГЖУ полковника К. Г. Кнопа, эти события заключенными-политиками решено было отметить своеобразной иллюминацией. В мужском крыле тюрьмы окна одиночек выходили к городу и каждый из сидящих там из тряпок вымоченных в керосине, должен был «изобразить на решетке буквы величиной в оконную решетку – убиты Кноп и Кропоткин – и по сигналу зажечь их» [118], что и было проделано. Подобный фейерверк в строго охраняемой тюрьме произвел необычайный фурор – «все киевское начальство, пожарные команды и масса обывателей полетели к тюрьме, будучи уверены, что «тюрьма горит» [119]. Вскоре к «иллюминации» присоединились и уголовники «они намочили портянки в керосине зажгли их и выбросили из окон» [120]. После этого случая пожарные оставались в тюрьме до самого суда [121].
Но особенно жесткое противостояние между тюремной администрацией и политическими происходило из-за общения между заключенными, которое строго запрещалось [122]. Несмотря на это и контакты с волей, и общение внутри тюрьмы продолжались, в том числе между мужским и женским блоками. Стремясь прервать это неконтролируемое общение смотритель даже завел специальную трещетку, что в конце-концов и привело к крупным тюремным беспорядкам.
Об этих событиях сохранилась сухая, но весьма подробная конфиденциальная записка от 9 марта 1879 г. киевского губернатора на имя министра внутренних дел: «Арестанты, содержащиеся в Киевском тюремном замке, производят шум и разного рода беспорядки. Каждый вечер, как только зажигается огонь, они начинают переговариваться между собою и с женщинами, помещенными в противоположной стороне тюрьмы и как расстояние довольно велико, то как там, так и в других местах приходится кричать на сколько хватает сил. Смотритель тюрьмы, чтобы помешать этим ночным разговорам, стал посылать на задний двор надзирателя с трещеткой, шум которой мешал разговорам. 5-го сего марта вечером, вследствие сильного крика политических арестантов, смотритель пошел с целью уговорить их прекратить шум и когда вошел в первую камеру, в которой содержался именующийся Бойковым (он
