Я покачал головой.
— Для меня это невозможно.
— Знаю, — сказал Сердитый на Всех. — Кроме того, правда все равно обязательно выйдет наружу, рано или поздно. Не может быть, чтобы ни один из этих солдат-текпанеков по возвращении в Тлакопан, налакавшись октли, не принялся похваляться своим участием в этакой забаве. Он расскажет о насилии, резне, убийстве детей, жрецов — не важно кого. Поползут слухи, а когда они дойдут до ушей Мотекусомы, Чтимый Глашатай обвинит тебя во лжи и придумает что-нибудь похуже удушающей гирлянды. Полагаю, тебе лучше предоставить преподнести это вранье нам, старикам, мы ведь не того поля ягоды, чтобы Мотекусома обращал на нас внимание, а значит, и риску для нас меньше. Что же до тебя, то подумай, стоит ли тебе, во всяком случае до поры до времени, вообще совать нос в Теночтитлан. Ближайшее будущее сулит тебе небогатый выбор между казнью и новой высылкой в очередной Йанкуитлан.
Я снова кивнул.
— Ты прав. Я оплакивал мрачные дни и дороги, оставшиеся позади, но совершенно позабыл о тех, что ждут меня впереди. Есть старая поговорка, которую ты наверняка знаешь, что мы рождены, чтобы страдать и терпеть. Раньше я размышлял о страданиях, но пришла пора подумать о терпении, разве не так? Спасибо тебе, Куаланкуи, мой добрый друг и мудрый советчик. Я подумаю над тем, что ты предложил.
Когда мы пришли в Куаунауак и остановились на постоялом дворе, я приказал подать обед отдельно для меня, Бью и четверых старых товарищей, а когда мы поели, то достал кожаный мешочек с золотым порошком и сказал:
— Вот плата за ваши услуги, мои друзья.
— Многовато будет, — заметил Сердитый на Всех.
— За то, что вы для меня сделали, этого еще и мало. К тому же не думайте, что я отдаю вам последнее. У меня остался мешочек с бобами какао и кусочками меди: вполне достаточно для того, чем я займусь теперь.
— Займешься теперь? — эхом отозвался один из стариков.
— С сегодняшнего вечера я снимаю с себя командование, так что это мои последние распоряжения. Друзья-командиры, вы должны достичь границы озерного края, чтобы отвести отряд текпанеков в Тлакопан. Оттуда вы перейдете по дамбе в Теночтитлан, доставите госпожу Бью в мой дом и только потом явитесь с докладом к Чтимому Глашатаю. Расскажете ему ту самую историю, которую придумали, добавив только, что я сам определил себе наказание за провал задания и добровольно отправился в изгнание.
— Будет исполнено, друг Микстли, — пообещал Сердитый на Всех, а остальные старики кивнули в знак согласия.
Только Бью задала вопрос:
— Куда же ты собрался, Цаа?
— На поиски легенды, — ответил я и повторил им историю, подслушанную не так давно, когда Несауальпилли поведал ее Мотекусоме. В заключение я сказал: — Мне предстоит проделать в обратном направлении долгий путь, который прошли наши предки в то время, когда еще называли себя ацтеками. Я направлюсь на север, следуя их маршрутом, насколько смогу восстановить его и насколько смогу проследить… до самой нашей прародины Ацтлана, если такое место еще существует или вообще когда-то существовало. И если эти скитальцы действительно оставляли по пути следования склады оружия и хранилища с припасами, то я найду их и нанесу на карту. Для военных планов Мотекусомы такая карта может представлять большую ценность, так что, друг Куаланкуи, когда явишься к нему с докладом, нажимай на это. — Я печально улыбнулся. — Кто знает, может быть, когда я вернусь, он встретит меня не цветочной удавкой, а настоящими цветами.
— Если вернешься, — сказала Бью.
— Похоже, мой тонали всегда вынуждает меня возвращаться, правда, всякий раз чуть более одиноким, — молвил я, не сдержав улыбки, а потом, помолчав, процедил сквозь зубы: — Когда-нибудь, где-нибудь я повстречаю бога и спрошу у него: почему, если я заслужил немилость их братии, они не обрушили свой удар на меня? Почему всякий раз они карают тех, кто ничем не провинился, а просто был близок и дорог мне?
Было видно, что от такого поворота разговора четырем старикам стало малость не по себе, и они, кажется, почувствовали облегчение, когда Бью сказала:
— Старые друзья, могу ли я попросить вас дать нам с Цаа возможность поговорить с глазу на глаз?
Ветераны встали, бегло исполнили жест целования земли и удалились. Едва они ушли, я резко произнес:
— Бью, если ты хочешь просить разрешения пойти со мной, то даже и не думай.
Просить Бью не стала. Довольно долгое время она молчала, опустив глаза на нервно переплетающиеся пальцы, а когда заговорила, то ее первые слова показались мне совершенно не имеющими отношения к делу.
— Когда мне исполнилось семь лет, меня назвали Ждущей Луной. Раньше я задавалась вопросом: почему мне дали такое имя? Но потом поняла, ответ я знаю уже давно, но сейчас думаю, что Ждущая Луна и так уже прождала слишком долго. — Она подняла свои красивые глаза, встретилась со мной взглядом и не насмешливо, как обычно, а умоляюще (на ее щеках даже появилось нечто похожее на девичий румянец) промолвила: — Давай наконец поженимся, Цаа.
«Так вот в чем дело!» — сказал я себе, вспомнив, как она тайком собирала землю, увлажненную моей мочой. Мне как-то раз пришло в голову, что она могла сделать мою куклу, чтобы навлечь беду, я даже гадал, уж не из-за этого ли лишился Ночипы. Но я тут же прогнал это постыдное подозрение, ибо прекрасно знал, что мою дочку Бью любила всем сердцем и, оплакивая ее, скорбела так же глубоко, как скорбел, только без слез, и я сам. Теперь все встало на свои места: если Бью и изготовила колдовскую куклу, то не для порчи, а для приворота, чтобы я не отверг ее вроде бы импульсивное, но на самом деле давно готовившееся предложение.
Я ответил не сразу: ждал, когда она приведет свои тщательно продуманные доводы.
— Минуту тому назад, Цаа, ты заметил, что становишься все более и более одиноким. То же самое относится и ко мне. Ты и сам это прекрасно знаешь. Теперь мы оба одиноки. У нас не осталось никого, кроме друг друга. Пока я жила с тобой, воспитывая твою осиротевшую дочь как самая ее близкая родственница, это было вполне уместно. Но теперь, когда Ночипа… когда я больше не тетушка-пестунья, когда мы с тобой просто взрослые одинокие мужчина и женщина, нам не пристало жить под одним кровом. — Румянец ее стал еще гуще. — Конечно, никто и ничто не сможет заменить нам Ночипу. Но может быть… Я еще не слишком стара…
Тут она умолкла, прекрасно сыграв замешательство и неспособность говорить дальше. Я помолчал, не отводя глаз, пока ее лицо не заблестело, словно разогретая медь, а потом сказал:
— Тебе не стоило утруждаться колдовством и хитростями, Бью. Я и сам собирался предложить тебе то же самое, причем именно сегодня. Поскольку ты вроде бы согласна, завтра и поженимся, с утра пораньше, как только я смогу разбудить жреца.
