— Что? — едва слышно выдохнула она.
— Как ты мне напомнила, я теперь совершенно одинок, а поскольку состояние у меня приличное, то в случае моей смерти все отойдет в государственную казну. А ни малейшего желания обогащать за свой счет Мотекусому у меня нет. Поэтому завтра жрец составит документ, по которому ты будешь признана моей женой и законной наследницей.
Бью медленно поднялась на ноги и, глядя на меня, с запинкой проговорила:
— Это не то, что… я никогда не помышляла… Цаа… я хотела сказать…
— Вижу, я испортил тебе все представление, — сказал я с ухмылкой. — Все твое притворство, все уловки оказались напрасными, вполне можно было обойтись и без них. Но, возможно, полученные навыки пригодятся тебе в будущем, когда ты станешь богатой вдовой.
— Прекрати, Цаа! — воскликнула она. — Ты не хочешь выслушать то, в чем я честно хочу тебе признаться. А это и без того трудно, потому что женщине не подобает произносить такие вещи…
— Прости, Бью, но я все равно тебе не поверю, — сказал я, поморщившись. — Мы слишком долго жили под одной крышей, и неприязнь наша давняя, застарелая. Начни мы сейчас обмениваться нежными словами, это, пожалуй, насмешило бы всех богов. Но по крайней мере с завтрашнего дня наше неприятие друг друга будет освящено официально, и мы в этом смысле не станем отличаться от большинства супружеских пар…
— До чего же ты жестокий! — прервала она меня. — Тебя не проймешь никакими нежными чувствами, ты оставляешь без внимания протянутую тебе руку.
— Бью, мне частенько приходилось чувствовать, какой жесткой может быть твоя нежная ладошка. И разве мне не предстоит ощутить это снова? Разве ты не собралась посмеяться надо мной, сказав, что весь твой разговор о замужестве был всего лишь очередной унизительной шуткой?
— Нет, — сказала она. — Я говорила вполне серьезно. А ты?
— И я тоже, — ответил я, высоко поднимая свой бокал октли. — Да смилуются боги над нами обоими!
— Да уж, — заметила она, — предложение руки и сердца хоть куда! Но я принимаю его, Цаа. Завтра я стану твоей женой. — И она убежала в свою комнату.
Я остался сидеть, уныло попивая маленькими глотками октли и поглядывая на других постояльцев, по большей части почтека, возвращавшихся в Теночтитлан и отмечавших благополучное возвращение из своих прибыльных, но опасных путешествий изрядными возлияниями, в каковом занятии их и поощряли многочисленные состоявшие при постоялом дворе женщины. Хозяин гостиницы, будучи уже в курсе того, что я заказал для Бью отдельную комнату, и заметив, что она ушла одна, бочком подошел ко мне и спросил:
— Не угодно ли господину Орлу закончить трапезу сладким? Не прислать ли к нему одну из наших очаровательных маатиме?
Я хмыкнул:
— Мало кто из них выглядит так уж очаровательно.
— Ну, внешность это еще далеко не все. Моему господину это, надо думать, и самому известно, ибо его спутница, по-настоящему красивая, похоже, к нему холодна. Очарование может таиться в чем-то ином, нежели лицо и фигура. Например, взгляни-ка вон на ту женщину.
И он указал на особу, казавшуюся самой непривлекательной во всем заведении. Щеки ее и груди провисали, словно были вылеплены из влажной глины, а волосы, видимо из-за того, что часто обесцвечивались и перекрашивались, походили на клочковатое пересушенное сено.
Я поморщился, а хозяин гостиницы рассмеялся и сказал:
— Знаю-знаю. Посмотришь на нее и предпочтешь мальчика. На первый взгляд эту красотку можно принять за бабушку, но я точно знаю, что ей нет еще и тридцати. И поверишь ли, господин Орел? Каждый мужчина, который хоть раз попробовал Куекуельеуа, при следующем посещении всегда требует только ее. Все они начинают постоянно к ней ходить и не согласятся променять ни на какую красавицу. Врать не стану, сам не пробовал, но все в один голос утверждают, что ей ведомо множество невероятных способов доставить мужчине удовольствие.
Я поднял топаз, устремив еще один, более пристальный взгляд на неряху с тусклыми глазенками и грязными волосами, и пришел к выводу, что она заражена болезнью нанауа, а этот женоподобный сводник, содержатель постоялого двора, навязывает ее гостям лишь в силу гнусности натуры.
— В темноте, мой господин, все женщины выглядят одинаково, разве нет? В общем, юноши, конечно, тоже. Ну так что, надумал? Скорее всего кто-нибудь уже заказал Куекуельеуа на эту ночь, но, разумеется, она предпочтет воителя-Орла простому почтека. Позвать ее для тебя?
— Куекуельеуа, — повторил я, и это имя всколыхнуло во мне воспоминание. — Когда-то я знал весьма красивую девушку по имени Кекелмики.
— Смешинку? — переспросил хозяин гостиницы и хихикнул. — Судя по имени, она, должно быть, была неплохой любовницей. Но наверняка ей далеко до моей Куекуельеуа, Щекотки.
Чувствуя, как у меня заныло сердце, я сказал:
— Спасибо за заботу, но мне никто не нужен. — А затем, запив эти слова большим глотком октли, спросил: — Скажи, а кто та худенькая девушка, что тихонько сидит в уголке одна?
— Туманный Дождь? — равнодушно сказал хозяин гостиницы. — Девчонку так прозвали из-за того, что когда ее… э-э-э… используют, она без конца плачет. Новенькая, но, как мне говорили, в дело вполне годится.
— Как только напьюсь и отправлюсь к себе в комнату, пришли мне ее туда, — распорядился я.
— Как будет угодно господину благородному воителю. Вообще-то мне нет никакого дела до предпочтений уважаемых гостей, но порой у меня возникает легкое любопытство. Могу я поинтересоваться, почему господин выбрал именно Туманный Дождь?
— Только потому, — ответил я, — что она ничем не напоминает мне ни одну из тех женщин, которых я знал.
Брачная церемония была непритязательной и прошла спокойно. Четверо моих старых, проверенных товарищей выступили в качестве свидетелей, а хозяин гостиницы обеспечил настамалтин — подобающей случаю ритуальной пищей. Некоторые из вставших пораньше постояльцев стали нашими свадебными гостями. Поскольку Куаунауак являлся главным поселением тлауков, я попросил совершить обряд жреца главного божества этого племени — бога Кецалькоатля. И жрец, заметив, что пара, стоявшая перед ним, уже давно миновала пору зеленой юности, тактично опустил обычные для такого рода церемоний предупреждения, обращаемые к предположительно невинной невесте, равно как и увещевания, адресуемые предположительно исполненному вожделения жениху. Поэтому его речь оказалась примечательно короткой и ни у кого не вызвала раздражения.
Но даже этот весьма формальный ритуал пробудил в Бью Рибе некие чувства или, во всяком случае, их подобие. Она умудрилась даже обронить несколько вполне девичьих слезинок и сквозь них улыбнуться мне трепетной улыбкой.
