Сорок первый год. Поздно ночью, закончив текущие дела, читаю сборник военных афоризмов:
«Обнаженные мечи всего ярче сверкают в блеске эполет». Ох, что-то совсем не то. Из этой старинной военной пословицы так и выступает лексический дух явления, точно названного академиком Д. Лихачевым «повышенной церемониальностью феодализма». Нет, все это нужно отбросить... Я исподволь собираю материал для статей о воинских традициях. Не знаю, пригодится ли он мне для работы, но бесконечно интересно рыться в старых книгах, и этому занятию я посвящаю клочки времени, оторванные от сна и отдыха.
Поистине назабываемый сорок первый год. Сколь многое вместили его грозные дни! Страхи и надежды, радость и отчаяние, уныние и вера — постоянные спутники человека. Эти чувства возникают в сотнях, тысячах оттенков, и каждый из них действует в сознании и сердце с разной степенью эмоциональной температуры.
Страх бывает безотчетным, паническим или поддающимся воздействию рассудка. Уныние может быть мимолетным, как налетевший внезапно шквалистый ветер, — глядишь, уже сияет безоблачный день, или долгим, казалось бы, беспросветным, словно обложной дождь, когда все вокруг затянуто грязно-серой пеленой.
Радость случается нечаянной — в чем дело, сразу не поймешь, или долгожданной, взлелеянной мечтой и ожиданием.
Одни чувства текут вяло, как в замедленной киносъемке, другие скачут без оглядки — хотел насладиться ощущением, и вот его уже нет, оно исчезло, растворилось в неведомом пространстве.
Сорок первый год подхлестнул, обострил до крайности все чувства людей. На войне, с ее тяжким трудом и неизбежными потерями, люди все-таки не ходят опустив головы. Смятение, уныние обрадовало бы только противника. Люди воевали, трудились. И на фронте возникали дружеские узы, вспыхивала любовь. Каждое мгновенье таило в себе угрозу, и хрупкое счастье влюбленных длилось иногда лишь до первого боя. Но жизнь продолжалась. Выпадали и на фронте часы и дни передышки.
Все это я к тому, что оставалось и в действующей армии время для раздумий о жизни, о прошлом и будущем. Настоящее шло рядом — оно было жестким и ясным. Нужно было одолеть врага. Будущее представлялось в образе Победы — и никак иначе. А прошлое — исход гражданской войны и слава русского оружия в справедливых войнах — укрепляло веру в торжество над противником.
О прошлом напоминала история, сама земля, сельские погосты, городские мемориалы, памятник тысячелетия России в Новгороде, монументы Бородинского поля, часовня в честь русских гренадеров, павших под Пленной...
Во фронтовых командировках, после бесед о самом важном — действиях на передовой, вчерашнем опыте, сегодняшнем бое, о множестве слагаемых, образующих понятие «переднего края», — почти всегда заходила речь о боевых традициях.
Эта тема но была отвлеченной. Она вытекала из проблем воинской дисциплины и воинского воспитания. Армия нового типа но могла игнорировать опыт, накопленный строительством вооруженных сил разных времен и народов.
Идеологические основы царской армии были сломаны и обращены в прах Октябрьской революцией. Вместе с ними Красная Армия отвергла и все старые формы внутренней жизни войск. Тогда не было времени тщательно классифицировать степень пригодности каждой из них для нового военного организма, еще не виданного в истории. Армейские уставы создавались в боях. Революция диктовала стратегию и тактику. Морскую крепость штурмовали с суши. Конница в неслыханном масштабе действовала самостоятельно. Пулеметная тачанка вновь вернула на поле боя бурный маневр, а слово «братишка» звучало куда более почетно, чем «ваше превосходительство».
С течением времени наша армия взяла на вооружение многое из того, что было выработано в прошлом и зафиксировано на страницах военной истории.
Основой советской военной доктрины стало учение Ленина о войне и армии. Появились военно-теоретические работы Фрунзе, Триандофилова, Тухачевского. Старым канонам был дан иной толк. Былые открытия получили иное продолжение. Революционная теория оплодотворяла зерна старой практики, выращивала из них новые плоды, создавала никогда ранее не существовавшие формы армейской жизни.
Помню, как с генералом Лизюковым, командиром знаменитой Пролетарской дивизии (до войны она ходила на московских парадах со штыками наперевес), мы говорили о парадной форме советских войск в будущем. Он хотел видеть на ней отблеск гражданской войны — гимнастерки с красными «разговорами» поперек груди, островерхие буденновские шлемы.
Мне нравилась эта мысль. Дома у нас, в Курске, сохранилась такая форма брата Романа, и я, открывая платяной шкаф со старыми вещами, восхищенно и завистливо ощупывал суконную звезду, распластанную на шлеме, ромбы с покоробленной эмалью в петлицах...
Рокоссовский — он командовал тогда 16-й армией под Москвой — и Панфилов, командир знаменитой 8-й Гвардейской дивизии, и многие другие высказывались за погоны.
Их суждения сводились к тому, что ведь не все установления старых армий вызывались их классовой природой. Были и такие, что брали свое основание в боевом опыте, военной целесообразности.
Хорошо помню, как, поддерживая мнение Рокоссовского, я сказал: «Наверно, вы правы. Одно дело обращение «нижнего чина» к офицеру — «ваше благородие», выражающее классовую принадлежность солдата, а другое — знаки воинского различия, укрепленные на погонах».
— Будут они у нас в армии, как полагаете? — спросил я у Рокоссовского.
— Вот уж чего не знаю, того не знаю, — ответил командующий. — Если спросят мое мнение, я — «за».
В поездках, во встречах с командирами разных степеней я накапливал материал, связанный с военными традициями. Самый первый импульс такого интереса к этой теме дала мне, как я уже писал, библиотека братьев. Она составилась из книг, накопленных ими еще во время гражданской войны и в первые мирные годы.
Братья вели кочевую жизнь, имуществом не обрастали, и большая часть их книг оседала в доме родителей, в городе Курске, где я учился в школе и главным образом читал и читал, прерывая это упоительное занятие только для опустошительных набегов совместно с приятелями на окрестные яблоневые сады летом, а зимой — для «лыжных» катаний на двух деревяшках в Горелом лесу.
Потом, когда я, еще мальчишкой, приехал в Москву, то первым делом притащил с собой два ящика с книгами братьев, а так как я жил на первых порах сначала у одного, а потом у другого, то и книги эти всегда были у меня под рукой.
Пригодилась мне эта библиотечка на работе в газете «Красная звезда». Собственно, она и дала основные военные знания, а главное — приохотила к военной книге.
