усадебного дома), делили поля на полосы, количество которых зависело от состояния каждого, пахали их сообща, выводя большие упряжки с волами, созывали собрания, где избирали должностных лиц и принимали постановления относительно выращивания злаков, выпаса скота и сооружения изгородей
645. Но в изобилующей землей Северной Америке земледелие «открытой равнины» не имело смысла, и вскоре стало очевидно, что там следует создавать отдельные фермерские хозяйства. (Стоит отметить, однако, что даже ориентированное на передовые технологии американское сельское хозяйство оказалось невосприимчивым к радикальным изменениям; до появления трактора считалось, что один-два акра – вполне достаточная дневная норма для двоих мужчин и плужной упряжки.)
Что касается Элтона, то он пережил голод, «черную смерть», роспуск монастырей и огораживания. Более того, в деревне появилась архитектурная достопримечательность – Элтон-Холл, внушительное сооружение, обведенное рвом. Возведение Элтон-Холла началось около 1470 года при сэре Ричарде Сапкоте и продолжалось в последующие века. То была долгая эра процветания, когда строились новые крестьянские дома и расширялись старые усадьбы. Ричард Кромвель, сын мужа сестры Томаса Кромвеля, министра Генриха VIII, приобрел аббатство Рэмси и стал владельцем всех его поместий. Элтон, однако, перешел к другому владельцу, благодаря которому удостоился особого места в путеводителях. Король подарил его Екатерине Говард, своей пятой супруге, в качестве jointure – имущества, которым она могла пользоваться при его жизни и которое переходило в ее собственность после его смерти. Но затем Екатерина была казнена за прелюбодеяние, Генрих вернул Элтон себе и в 1546 году преподнес его своей последней жене, Екатерине Парр, при которой Элтон-Холл подвергся крупной перестройке. После ее смерти в 1548 году Элтон вновь стал владением короны. Он принадлежал Эдуарду VI, когда тот был младенцем, затем королеве Елизавете и Якову I, которые подарили его сэру Джеймсу Фуллертону и Фрэнсису Максвеллу. Потом деревня оказалась в собственности сэра Томаса Коттона, который провел, вероятно, одно из последних заседаний манориального суда (1633 г.). От Томаса Коттона Элтон перешел к Фрэнсис, дочери Томаса, и ее мужу сэру Томасу Проби, после них – к представителям боковой ветви того же семейства, получивших пэрское достоинство и ставших известными после этого как графы Кэрисфорт, а в 1909 году – к племяннику одного из Кэрисфортов, взявшему фамилию Проби. Потомки его до наших дней проживают в Элтон-Холле646.
Огораживания распространялись в Хантингдоншире медленнее, чем в других местах. Но в конце концов вместо старых полос и фурлонгов появились прямоугольные огороженные поля. Сегодня в деревню ведет длинная прямая дорога, но извилистые улочки и неровные изгороди Элтона по-прежнему напоминают о Средневековье.
У деревни «открытой равнины» было много предшественников в виде хуторов, лагерей и других временных или полупостоянных поселений, а ее современными «потомками» можно считать рыночные центры и пригородные районы. И все же эта деревня являлась самобытным сообществом, существовавшим только в Средние века и с тех пор не имевшим полных аналогов. Сложная комбинация социальных, экономических и правовых механизмов, создававшихся на протяжении долгого времени в ответ на насущные потребности, наделяла ее индивидуальностью, неповторимым характером. На аэрофотоснимках видны следы «открытых полей» с их параллельными бороздами, примыкающих друг к другу под причудливыми углами – признак удивительного сочетания порядка и свободы.
Хаотичная и упорядоченная одновременно, средневековая деревня была немыслима без сеньора, светского или церковного. Неустанно трудившиеся крестьяне делали это в основном на его земле, а рента, судебные штрафы и прочие сборы с архаичными названиями, взимаемые с них, шли на обеспечение его личных нужд и потребностей его поместья, монастырского или баронского. Но в то же время деревня пользовалась значительной автономией: ее жители сами решали все вопросы, связанные с обработкой земли, улаживали споры и почти не испытывали вмешательства извне.
Официальное деление жителей деревни на «свободных» и «несвободных», наполненное реальным содержанием, тем не менее было намного менее глубоким, чем может показаться, если исходить только из терминологии. Несвободные вилланы работали на господина и несли многие повинности, которых не знали свободные держатели, но куда более важным было деление на зажиточных и бедных. Рассуждая о людях Средневековья, Марк Блок задавался вопросом: «Есть ли в социальной жизни что-нибудь более призрачное, чем свободная воля маленького человека?»647
Как у мужчин, так и у женщин жизнь была тяжелой. По большей части она проходила в труде, на открытом воздухе, и таила в себе опасности, особенно для детей. Питание было скудным, одежда – простой, жилище – примитивным, гигиена – неудовлетворительной. И все же в этой жизни были любовь, плотские удовольствия, ухаживание и брак, праздники, игры, спорт и очень много эля. Соседи ссорились и дрались, подавали в суд и чинили встречные иски, питали подозрения и злословили, но при этом хорошо знали друг друга и находились в отношениях взаимной зависимости, помогая друг другу пахать и собирать урожай, выступая в роли поручителей и свидетелей, приходя на выручку в случае опасности.
Наиболее яркая особенность средневековой деревни «открытой равнины» – это, безусловно, механизмы сотрудничества: совместная обработка наделов, находившихся в личной собственности каждого, и совместный выпас животных, принадлежавших каждому по отдельности. Эти механизмы хорошо работали в условиях низкого уровня сельскохозяйственного производства и неразвитости рынков и при этом почти не способствовали внедрению новшеств. Сеньоров устраивало существующее положение дел, а у вилланов было не много возможностей что-либо изменить. Перемены происходили в основном под воздействием внешних факторов, таких как давление рынка и предприимчивость новых земельных собственников. Однако любые изменения происходят на фоне существующей структуры. Деревня «открытой равнины» помогла создать густонаселенную и, по сравнению с прошлым, процветающую Европу раннего Средневековья, ту, которая породила современный мир.
При возникновении этого мира многие селяне потеряли свои дома, многие деревни исчезли. Споры, протесты и насилие – такими были спутники перемен, которые представляются неизбежными только в исторической перспективе.
Было ли утрачено нечто более важное – чувство общности, близости, солидарности? Возможно, так и есть. Но главное, пожалуй, что мы узнаем из сохранившихся документов о жителях Элтона и других деревень конца XIII века, – то, что они очень походили на нас. Это не были невежды и глупцы, они жили своей жизнью в более сложном мире, технологически отсталом, не знавшем науки и почти не знавшем медицины, отягощенном эксплуататорской социальной системой. Иногда они протестовали и даже поднимали восстания, но чаще всего приспосабливались к обстоятельствам. Обеспечивая работу системы, они помогали закладывать фундамент будущего.
1 Chronicon abbatiae Rameseiensis / Ed. W. Duncan Macray. London, 1886. P. 135.
2 Один исследователь датирует их более поздним временем (рубежом XI–XII вв.).
