Василий Ян - Нашествие монголов (трилогия)

Так они сидели у костра и горевали о том, как страдает родной народ, и уделили Курбану кусочки лепешек и чашку горячей мучной болтушки.

Вдруг страшный, хриплый голос прокричал сверху над ними:

– Эй вы! Скрутите-ка друг другу руки за спиной!

Наверху, на краю оврага, на рыжем коне показался татарский всадник.

– Беда! Пришел день нашей погибели! – забормотали люди и принялись снимать пояса и покорно вязать подставленные руки.

– Стойте! – сказал Курбан. – Ведь он один. Неужели мы не убьем его и не убежим?

– Мы боимся!

– Когда мы сами перевяжем себе руки, он убьет нас. Давайте лучше убьем его! Может быть, нам удастся спастись.

– Нет, нет! Кто осмелится сделать это!

И все, дрожа, продолжали вязать себе руки.

Курбан, склонившись и протягивая перед собой узелок, точно хотел поднести дар, вскарабкался вверх по склону и подошел к татарину.

Всаднику уже было много лет. Седые редкие волосы свисали с подбородка. Лицо, обожженное ветром, избороздили морщины времени. Суженные глаза высматривали колючими осколками.

– Что это? – спросил всадник, наклоняясь к подаваемому узлу.

Курбан схватил его за голову и руку. Лошадь испугалась и бросилась в сторону. Курбан не отпускал татарина и волочился по земле, пока всадник не свалился. Тогда Курбан зарезал его ножом, как привык резать баранов.

Курбан встал и оглянулся. Из бывших у костра людей один со всех ног бежал прочь, другие, притаившись, высматривали из оврага. Потом подошли двое.

– Он уже не дышит, – сказал один, склонившись к татарину.

– Теперь надо честно разделить все, что на нем, – сказал другой и стал сдирать с убитого овчинную шубу, надетую без рубашки на голове смуглое тело.

Все направились к коню и помогли Курбану поймать его. Тут Курбан сказал:

– Вы берите все, что хотите, а рыжий конь будет мой. Вы же видите, что это не монгольский, а наш, крестьянский, уворованный конь. На нем я буду пахать землю.

– Бросим лучше жребий, – сказал один, наматывая на руку повод коня.

– Смотри, татарин жив, он встает! – крикнул Курбан, и человек, испугавшись, бросил повод и побежал.

Курбан отвязал и скинул на землю все мешки и сумки, бывшие на коне, кроме одной, самой тяжелой. Вскочив на седло, он крикнул:

– Какие вы джигиты! Вы – испуганные жуки, убегающие от поднятой палки. Если бы у вас были львиные сердца, то мы бы вместе не только выгнали всех татар и монголов, но и всех хорезм-шахов, султанов, беков и ханов, захвативших наши земли. А вы – тараканы, прячетесь в щели и боитесь каждого шороха! Конечно, самый последний татарин вас раздавит. Прощайте и вспоминайте Курбана-Кызыка, богатыря вселенной! – Махнув рукой, Курбан поскакал через поле.

Чем ближе Курбан подъезжал к Бухаре, тем больше встречалось разрушенных селений и обглоданных трупов. Разжиревшие собаки с отвисшими животами медленно отходили прочь от трупов, волоча хвосты, и ложились без лая.

В пустынном месте Курбан развязал оставшийся на седле кожаный мешок татарина, надеясь, что в нем он хранил награбленное золото. Там оказались три обыкновенных кузнечных молотка разной величины, напильник, клещи, узелок с пшеном, кусок вареного мяса и десяток лепешек. Где же золото? В свернутой тряпке Курбан нашел кожаный кошелек. В нем были деньги – не золото, а горсть серебряных и медных монет. Все-таки и эти дирхемы пригодятся в хозяйстве, да еще сохранился за щекой золотой динар хорезм-шаха.

Возле некоторых селений на пашнях уже работали поселяне. Они жаловались Курбану, что теперь в арыках вода поступает неправильно и редко, некоторые поля засохли, на других разлившаяся вода размыла вспаханную и засеянную землю. Повсюду образовались новые овраги.

Уже недалеко от родного дома, в одном безлюдном селении, Курбан встретил знакомого крестьянина Кувонча. Тот указал на груду закоптелых камней и золы.

– Вот все, что осталось от моего дома! – говорил Кувонч, грустно кивая головой. – Я хожу кругом и зову моих детей, а они не приходят. В тот день, когда прискакали монголы, я был в поле. Я увидел дым, обезумевших соседей и побежал за ними, думая, что и моя семья убежала с другими. Когда я вернулся ночью, отыскивая свой дом, – ничего не осталось, кроме этих камней и горячего пепла. Я не знаю, увезли монголы моих детей или все они погибли в пламени… Но, может быть, они еще вернутся?..

Полный тревоги, Курбан поехал дальше и уже в темноте оказался около старого тополя, где отводная канавка поворачивала к его пашне.

В арыке текла вода. В безмолвной ночи при бледном сиянии месяца он приблизился к дому. Ворота во двор были раскрыты настежь. Он соскочил с коня, поставил его под навесом и пошел к двери дома. Она была забита поперечной доской. Ни шороха, ни вздоха за дверью…

Даже собака не встретила его…

Курбан насобирал охапку соломы и бросил коню. Затем по знакомым выступам стены взобрался на крышу. Там прилег на груде старых стеблей джугары. Засыпая, он слышал слова, сказанные Кувончем: «Они, может быть, еще вернутся?»

Рано утром, когда, прохваченный холодным ветром, Курбан ворочался на крыше хижины, до него донесся странный звук, похожий на отдаленный стон. Курбан прислушался. Стон повторился. Он доносился снизу. Кто стонет? Израненный татарами? Или, может быть, умирающий татарин?

Курбан спустился с крыши и бросился к коню. Тот уже съел всю солому и нетерпеливо перебирал ногами. Курбан достал из кожаной сумки молоток. Высадив дверь хижины, он вошел внутрь. Там было темно. Он пошарил руками по лежанке и наткнулся на тело. Ощупал лицо и узнал мать. Она лежала, как мертвая; тихий голос простонал:

– Я знала, сынок, что ты вернешься. Курбан не бросит нас…

– А где остальные?

– Все убежали туда, к горам, а я осталась сторожить дом, да совсем обессилела. Меня, верно, приняли за мертвую и дверь заколотили. Да, сынок, теперь, когда ты вернулся, все поправится…

Курбан отыскал горшок, принес воды из канавки, собрал колючек. Он развел огонь в очаге и поставил горшок, насыпав в него пшена. В хижине стало светло и тепло. Мать лежала, худая и слабая, не в силах сделать движение. Ее нос заострился, и сухие обтянутые губы шептали:

– Вот ты и пришел, сынок!

Курбан отвел коня на пустырь, стреножил его и оставил пастись. Рядом был его участок пашни, такой клочок, как ладонь, – как с него прокормить семью? А еще приходилось отдавать половину урожая владельцу земли – беку! Участок уже зарос сорняком. Дальше тянулись знакомые участки соседей. И они заросли сорной травой, а людей нигде не было видно. Домик с сараем старого кузнеца-заики Сакоу-Кули стоял вдали, обгорелый, с закоптелыми стенами, а на деревьях, окружавших дом, листья от пожара завяли и сморщились.