Из хижин воняло, даже песок источал зловоние. Но, как сказала мадемуазель Плюш: «Не нужно жаловаться, сударыня, мы на земле, а могли бы быть под водой!»
Философия почтенной Артемизы придала храбрости Зефирине и Пикколо. Однако молодая женщина грустила из-за исчезновения своей галки. Гро Леон покинул ее.
В течение двух недель команда разгружала трюмы кораблей, выводила мулов и уцелевших лошадей. На берег снесли пушки, порох, аркебузы, доски и колеса повозок.
Пять других кораблей из флотилии Кортеса соединились с армадой. Они понесли меньшие потери, и трюмы почти не пострадали от урагана.
В конечном итоге, после Севильи пропало три корабля, в том числе и «Консепсион».
Пока Кортес занимался подсчетами животных и людей – приблизительно четверть пассажиров погибли либо во время урагана, либо от болезней, – Зефирина воспользовалась этой отсрочкой, чтобы отправиться на поиски «Сантьяго».
Сначала корабль находился в «Nombre de Dios», а затем встал на причал в Porto Bello[109].
В сопровождении Пикколо и Кристобаля Зефирина на мулах, взятых у Кортеса, добралась до Porto Bello. Она не могла не восхититься работой, проделанной конкистадорами. На уже проложенной дороге ей встречались солдаты пехоты в шлемах, с блестящими на солнце доспехами, следившие за передвижением тяжелых тележек, которые тащили индейцы. Это из Коста-Рики[110] перевозили золото. Зефирине было жаль изнуренных рабов.
Без помех добравшись до Porto Bello, она поднялась на борт «Сантьяго», охраняемого всего лишь несколькими моряками, занятыми ремонтом обшивки судна.
Зефирина, представившись кузиной, тщательно расспросила моряков и получила подробные объяснения:
«Знатная дама с ребенком, карликом и лакеем с бычьей шеей, называвшая себя донья Мария де Монталбан, очень почтенная и набожная, каких поискать, сошла с корабля в Nombre de Dios и отправилась на муле к Южному морю…»
– А как ребенок?
– Красивый мальчишка, гордый и сильный… Донье Марии есть чем гордиться.
Благодаря нескольким реалам Зефирину пропустили на корабль. В каюте еще витал отвратительный запах доньи Гермины. Это были те самые омерзительные духи, которые раньше вызывали у Зефирины сильнейшие головные боли.
Она остановилась, побледнев. Башмачок ребенка остался лежать возле кровати. Она, словно воровка, схватила его. Поблагодарив моряков с «Сантьяго», она вернулась в Nombre de Dios, гоня мулов во весь опор. Ее переполняла радость от того, что Луиджи жив, и бешенство, поскольку донья Гермина присвоила ее сына, наследного принца Фарнелло.
– Завтра мы снимаемся с места, Зефирина. Соберите вещи. Не берите слишком много, поход будет достаточно тяжелым.
Сообщая об отъезде, Кортес не мог сдержать продолжительной нервной дрожи.
Зефирина прикоснулась к его шее рукой, просунув ее под кирасу и рубашку.
– Друг мой, у вас стучат зубы, вас лихорадит.
– Да, эта лихорадка от проклятых болот[111]1, окружающих нас. На другой стороне перешейка климат более здоровый, нам нужно как можно быстрее перебраться туда.
Не успев закончить, Кортес зашатался. Зефирине пришлось поддержать его и помочь лечь.
– Вы не можете ехать, посмотрите, в каком вы состоянии.
Лицо Кортеса было фиолетовым.
– Быстро, Кристобаль, горячей воды. Мадемуазель Плюш, принесите мне маленький сундучок.
Засучив рукава, Зефирина сняла с Кортеса кирасу, расстегнула рубашку, протерла виски и грудь винным уксусом, достала из своего несессера, который принесла Плюш, немного пыльцы гвоздики и розмаринового масла, добавила в микстуру сухари из заплесневевшего хлеба и дала выпить Кортесу.
Всю ночь конкистадор дрожал на своем зловонном, мокром матрасе.
Зефирина спокойно бодрствовала рядом с ним, давала ему пить, вытирала пот, струившийся по телу. Перед восходом конкистадор был еще слаб, но ему стало лучше, перестало знобить.
– Ты совсем не отдыхала, Зефирина, ухаживая за мной, – прошептал он, открывая глаза.
– Это нормально, друг мой, каждому свой черед, – улыбнулась молодая женщина.
Он вновь опустил отяжелевшие веки.
– Странно, Зефирина, ты не любишь меня, и…
– Вы ошибаетесь, Кортес, я бесконечно люблю вас, более того, уважаю.
Услышав это, конкистадор содрогнулся. Он пристально посмотрел на молодую женщину. Взяв ее за руки, вынудил сесть.
– Что ты хочешь этим сказать, моя драгоценная козочка?
– Буду откровенна, Кортес, сначала я видела в вас лишь…
– Кровожадное животное, – с горечью закончил он.
– Скажем, удачливого солдата… Но я открыла для себя великого капитана, гордого человека. Я уважаю вашу смелость, Кортес. Нужно быть абсолютно сумасшедшим, чтобы пересечь море и броситься в эту конкисту… да, сумасшедшим или гениальным!
Зефирина сказала правду. Если она и не была согласна с методами конкистадоров и Кортеса, она не могла не восхищаться этим делом, которым жили мужчины ее времени.
– Видите ли, Кортес, – продолжала Зефирина после паузы, – вы меняете облик мира, и я вас уважаю за это… Но, что я отвергаю, так это развязанную бойню несчастных туземцев и их порабощение.
Кортес выпрямился, ему необходимо было оправдаться.
– Ты ошибаешься, Зефирина, мир принадлежит сильнейшему. Так было во все времена и будет, пока человек остается человеком. Я не очень одобряю убийств и прибегаю к ним, лишь как к вынужденным мерам… Но индейцы тоже виноваты.
– Вы преувеличиваете, эти несчастные виноваты только в том, что погибают…
– Ты ошибаешься, – мрачно проговорил Кортес. – Они виноваты в том, что борются не с нами, а между собой! Вместо того чтобы объединиться и разгромить нас, они ссорятся. Мы этим воспользовались. Мы несем им цивилизацию белого человека, спустившегося с небес, как они говорят… Я не убивал Монтесуму, его убили свои же, а я обращался с ним все время по-королевски[112]… Но я выиграл, Зефирина, а у сильнейшего – все права!
Изнуренный лихорадкой конкистадор заснул на руках у Зефирины. Она долго смотрела на него.
– Фульвио, любовь моя… – прошептала она, целуя темные кудри Кортеса.
В шесть часов утра конкистадор, очень бледный, вскочил на лошадь, и длинная колонна – флотилия, ступившая на «твердую землю», – отправилась в путь, намереваясь пересечь перешеек.
Барабанщики, флейтисты, капралы, мушкетеры, знаменосцы, артиллеристы, авантажи[113], сержанты, капитаны, фуражиры, маркитанты, парикмахеры, хирурги, хранители воды, хранители пищи, капелланы, писари, трубачи, каторжники, рабы, тащившие бронзовые пушки с головой льва на затворе, мулы, лошади растянулись блестящей на солнце змеей больше чем на лье.
