так делала давно, заслужив при дворе прозвище «султанши» всем своим поведением (прозвище, правда, произносилось шепотом, потому что ее боялись). Она была злопамятна, остроумна, любила славу и не прощала насмешек над собой, хотя сама любила высмеивать всех. Кроме того, она была человеком крайностей, признавая только два цвета: белый и черный; только любовь – или только ненависть. И тот, кто имел несчастье не глянуться ей, преследовался неутомимо. До полного своего падения – до разорения, ссылки, тюрьмы. Или должен был полностью смириться и раболепием войти в число ее не рассуждающих клевретов.
Правда, всем остальным, обожающим ее и живущим для наслаждения, она весьма нравилась. Ее красота, ум, изящество послужили фундаментом нового стиля, который будет в дальнейшем ассоциироваться с веком Людовика XIV. Король ей во всем потакал; женщины, бывшие поблизости от нее, усваивали невольно изящество ее тона, разговора, манер, сохранив до конца жизни особость, некий отпечаток необыкновенной привлекательности. Они (и их кавалеры) до глубокой старости будут с умилением вспоминать об изысканном образе жизни, полученным их средой в годы, когда при дворе господствовала маркиза.
Людовик XIV в период своего долгого царствования заложил краеугольные камни того сооружения, которое по праву называют галантным веком. Это громоздкое, но одновременно изящное здание существовало в довольно разработанных проектах и ранее, но строить его начал «король-солнце». Его преемник и правнук – Людовик XV – возвел его почти до последних стропил и покрыл позолотой. Но уже при следующем Людовике крыша, отягощенная покрывшими ее украшениями, заскрипела и рухнула, похоронив под собой все сооружение.
Но тем не менее целый век во Франции существовала феноменальная культура, основополагающим принципом которой было изящное наслаждение, к которой тянулась вся остальная Европа и которой она более-менее успешно пыталась подражать.
Одна из французских дам, вкушавших этот праздник жизни, госпожа де ла Варрю, довольно точно определила основной смысл всех усилий той эпохи: «Ради большей верности необходимо уже здесь, на земле, создать рай».
И рай создавался, естественно, не для всех, а для избранного общества, для которого единственно возможным стилем жизни стала повышенная общительность, балы, вечеринки и прочие сходные с ними увеселения. Все это в бесконечной сменяемой череде, в утонченно-рафинированном виде (форме придавалось едва ли не большее значение, чем содержанию, ибо она прежде всего отличала избранное общество ото всех прочих). Словом, бесконечный большой праздник, доселе имевший прецедент только во времена расцвета античной культуры.
Основой основ этого праздника была галантность, т. е. возможность всеобщего флирта, как главной цели не только всех этих праздников, но и всей жизни в целом. Индивидуальный флирт уже не казался лучшим развлечением-занятием, ибо в стиле жизни заняла первейшее место публичность, когда все принадлежали всем, и все хотели всеми и всем наслаждаться. Одна из светских красавиц пишет это недвусмысленно четко: «Принадлежать всем – вот высшее наслаждение». Это кредо она формулирует после бала, где дала определенные обещания трем кавалерам одновременно. И не в оправдание, а в разъяснение тем, кто еще почему-либо не усвоил этот стиль жизни, добавляет: «Таким образом, я не изменю ни одному из них, и угрызения совести не нарушат спокойствия моего сна…»
Талейран на склоне жизненного пути меланхолично обронит: «Кто не жил до 1789 года, тот вообще не жил». Ибо жившие в ту эпоху могли, сравнивая, наглядно убедиться, что рай на земле был. И ныне он утерян навсегда.
Действительно, тогда было все: красивые женщины и утонченно-галантные мужчины, изящные литература и искусство, прекрасная архитектура, пикантные наслаждения. Прописные истины одевались в парчовые одежды остроумия и от этого казались более глубокими. Порок потерял свой непрезентабельный вид, став даже в некотором роде домашним и уютным. Словом, неприятности покидали этот мир, и оставались одни приятности.
Казалось, даже смерть отступала, пораженная островком подобной жизни, ибо были десятки и десятки кавалеров и дам в весьма почтенном возрасте, на большом десятке лет весьма интенсивно предававшихся гривуазным развлечениям, которым они не изменяли с самого нежного отроческого возраста.
Приём Конде в Версале. Художник Ж.-Л. Жером
Жизнь проходила в сплошном потоке удовольствий и развлечений, которые менялись лишь в малом, и это было самое главное, ибо рай уже был достигнут, и менять что-либо уже не имело никакого смысла. Ведь главная цель – наслаждение – уже претворена, наслаждение от всей жизни, от всех ее проявлений, включая главнейшее – любовь.
Ей было подчинено все: сама маркиза де Монтеспан была ее олицетворением, ее идеалом, ее главной жрицей. Ибо именно любовь возвела ее на пьедестал почета и власти. Любовь абсолютного монарха, прихоть которого была законом, а желание – сильнее права.
Его новое, после ла Вальер, желание было более чем постоянным: де Монтеспан будет царствовать не менее чем ее предшественница. Безраздельный фавор начался, по сути, с 1668 года, когда Луиза уже почти целиком ушла со сцены. И целое десятилетие Франсуаза будет царствовать в сердце короля.
Царствовать будет деспотичная, капризная женщина, обладавшая язвительным умом, за что при дворе ее прозвали «кусающейся». Она была тщеславна и самовлюбленна. Королеве шлейф платья носил паж, маркизе – придворная герцогиня. В ее присутствии даже герцогини не имели право сидеть на стульях, а только лишь на табуретах. Королева в Версале имела в личном распоряжении 10 комнат, включая апартаменты для придворных дам, Франсуаза – 20. Де Монтеспан имела собственный двор, который посещали министры, послы, генералы.
Ее желания были законом для короля, а уж тем более – для всех остальных. То есть их надлежало выполнять быстро и точно. 12 января 1674 года Людовик писал все тому же Кольберу, ответственному за все: «Мадам Монтеспан очень хотела разбить сад уже этой осенью; сделайте все необходимое, чтобы удовлетворить ее просьбу, и сообщите мне о мерах, какие вы примите для этого». Это не единственное послание короля министру по подобному поводу. Кольбер имел счастье получать и подобные послания: «Госпожа де Монтеспан пишет мне, что Вы, Кольбер, спрашиваете ее, какие еще пожелания следует учесть в ходе строительных работ в Версале. Вы правильно сделали, поступив таким образом. Продолжайте угождать ей всегда».
Как советовал король, так это и осуществляли Кольбер и иные придворные, точно так же действовал и сам Людовик. Он был к ней очень привязан, что позволило Франсуазе, по выражению ее преемницы
