– Борроме догнал их и так обработал плеткой, что они, бедняги, до сих пор лежат.
– Хотел бы я обследовать их лопатки, чтобы оценить силу руки брата Борроме, – заметил Шико.
– Единственные лопатки, которые стоит обследовать, – бараньи. Съешьте лучше кусочек абрикосового пата.
– Да нет же, ей-богу! Я и так задыхаюсь.
– Тогда выпейте.
– Нет, нет, мне придется идти пешком.
– Ну и мне-то ведь тоже придется пошагать, однако же я пью!
– О, вы – дело другое. Кроме того, чтобы давать команду, вам потребуется вся сила легких…
– Ну так один стаканчик, всего один стаканчик пищеварительного ликера, секрет которого знает только брат Эузеб.
– Согласен.
– Он так чудесно действует, что, как ни обожрись за обедом, через два часа неизбежно снова захочешь есть.
– Какой замечательный рецепт для бедняков! Знаете, будь я королем, я велел бы обезглавить вашего Эузеба: от его ликера в целом королевстве возникнет голод. Ого! А это что такое?
– Начинают учение, – сказал Горанфло.
Действительно, со двора донесся гул голосов в лязг оружия.
– Без начальника? – заметил Шико. – Солдаты у вас, кажется, не очень-то дисциплинированные.
– Без меня? Никогда, – сказал Горанфло. – Да к тому же это никак невозможно, понимаешь? Ведь командую-то я, учу-то я! Да вот тебе и доказательство: брат Борроме, я слышу, идет ко мне за приказаниями.
И правда, в тот же миг показался Борроме, украдкой устремивший на Шико быстрый взгляд, подобный предательской парфянской стреле.
«Ого! – подумал Шико, – напрасно ты на меня так посмотрел: это тебя выдает».
– Сеньор настоятель, – сказал Борроме, – пора начинать осмотр оружия и доспехов, мы ждем только вас.
– Доспехов! Ого! – прошептал Шико. – Одну минутку, я пойду с вами!
И он вскочил с места.
– Вы будете присутствовать на учении, – произнес Горанфло, приподнимаясь, словно мраморная глыба, у которой выросли ноги. – Дайте мне руку, друг мой, вы увидите замечательное учение.
– Должен подтвердить, что сеньор настоятель – прекрасный тактик, – вставил Борроме, вглядываясь в невозмутимое лицо Шико.
– Дом Модест человек во всех отношениях выдающийся, – ответил с поклоном Шико.
Про себя он подумал:
«Ну, мой дорогой орленок, не дремли, не то этот коршун выщиплет тебе перья!»
Когда Шико, поддерживающий достопочтенного настоятеля, спустился по парадной лестнице во двор аббатства, то, что он увидел, очень напоминало огромную, полную кипучей деятельности казарму.
Монахи, разделенные на два отряда по сто человек в каждом, стояли с алебардами, пиками и мушкетами к ноге, ожидая, словно солдаты, появления своего командира.
Человек пятьдесят, из числа наиболее сильных и ревностных, были в касках или шлемах, на поясах у них висели длинные шпаги: со щитом в руке, они совсем походили бы на древних мидян, а будь у них раскосые глаза – на современных китайцев.
Другие, горделиво красуясь в выпуклых кирасах, с явным удовольствием постукивали по ним железными перчатками.
Наконец, третьи, в нарукавных и набедренных латах, старались усиленно работать суставами, лишенными в этих панцирях всякой гибкости.
Брат Борроме взял из рук послушника каску и надел ее на голову быстрым и точным движением какого-нибудь рейтара или ландскнехта.
Пока он затягивал ее ремнями, Шико, казалось, глаз не мог оторвать от каски. При этом он улыбался, все время ходил вокруг Борроме, словно затем, чтобы полюбоваться его шлемом со всех сторон.
Более того – он даже подошел к казначею и провел рукой по неровностям каски.
– Замечательный у вас шлемик, брат Борроме, – сказал он. – Где это вы приобрели его, дорогой аббат?
Горанфло не в состоянии был ответить, ибо в это самое время его облачали в сверкающую кирасу; хотя она была таких размеров, что вполне подходила бы Фарнезскому Геркулесу, роскошным телесам достойного настоятеля в ней было порядком-таки тесно.
– Не затягивайте так сильно, – кричал Горанфло, – не тяните же так, черт побери, я задохнусь, я совсем лишусь голоса, довольно, довольно!
– Вы, кажется, спрашивали у преподобного отца настоятеля, – сказал Борроме, – где он приобрел мою каску?
– Я спросил это у достопочтенного аббата, а не у вас, – продолжал Шико, – так как полагаю, что у вас в монастыре, как и в других обителях, все делается лишь по приказу настоятеля.
– Разумеется, – сказал Горанфло, – все здесь совершается лишь по моему распоряжению. Что вы спрашиваете, милейший господин Брике?
– Я спрашиваю у брата Борроме, не знает ли он, откуда взялась эта каска.
– Она была в партии оружия, закупленной преподобным отцом настоятелем для монастыря.
– Мною? – переспросил Горанфло.
– Ваша милость, конечно, изволите помнить, что велели доставить сюда каски и кирасы. Вот ваше приказание и было выполнено.
– Правда, правда, – подтвердил Горанфло.
«Черти полосатые, – заметил про себя Шико, – моя каска, видно, очень привязана к своему хозяину: я сам снес ее во дворец Гизов, а она, словно заблудившаяся собачонка, разыскала меня в монастыре святого Иакова!»
Тут, повинуясь жесту брата Борроме, монахи сомкнули ряды, и воцарилось молчание.
Шико уселся на скамейку, чтобы с удобством наблюдать за учением.
Горанфло продолжал стоять, крепко держась на ногах, словно на двух столбах.
– Смирно! – шепнул брат Борроме.
Дом Модест выхватил из железных ножен огромную саблю, и, взмахнув ею, крикнул мощным басом:
– Смирно!
– Ваше преподобие, пожалуй, устанете, подавая команду, – заметил тогда с кроткой предупредительностью брат Борроме, – нынче утром ваше преподобие себя неважно чувствовали: если вам угодно будет позаботиться о драгоценном своем здоровье, я бы мог сегодня провести учение.
– Хорошо, согласен, – ответил дом Модест. – И правда, я что-то прихворнул, задыхаюсь. Командуйте вы.
Борроме поклонился и, как человек, привыкший к подобным изъявлениям согласия, стал перед фронтом.
– Какой усердный слуга! – сказал Шико. – Этот малый – просто жемчужина.
– Он просто прелесть! Я же тебе говорил, – ответил дом Модест.
– Я уверен, что он выручает тебя таким образом каждый день, – сказал Шико.
– О да, каждый день. Он покорен мне, как раб. Я все время упрекаю его за излишнюю предупредительность. Но смирение вовсе не раболепство, – наставительно добавил Горанфло.
