Послышался глухой вскрик, будто кто-то неожиданно оступился, на пол рухнуло тело, и вновь кто-то завизжал.
— Заткнись, дура, — прорычал мужчина. — Дождешься того же.
На пороге комнаты Фабиола замерла, к горлу подкатил комок.
— Боги, — прошептала она. — Только не это.
Доцилоза лежала на полу спиной к входу, вокруг нее разливалась кровь, над телом стоял голый мужчина с перекошенным от гнева лицом, сжимая в руке окровавленный кинжал. На дальнем краю постели, всхлипывая, сжалась бледная от страха Викана.
Убийца — то ли безумный, то ли пьяный — не сразу заметил Фабиолу.
— Вот так-то, — буркнул он, пнув ногой Доцилозу. — Будешь знать, как вмешиваться.
Фабиолу захлестнула ярость: она ведь знала этого изверга, в прежние времена часто с ним спала. От него — Мемора, ланисты из Лудус магнус — она когда-то выведывала новости о Ромуле.
— Выродок! — Ноздри ее гневно раздувались. — Что ты натворил?
Мемор поднял глаза, и его взгляд прояснился.
— Боги всемогущие, — восторженно протянул он. — Какая красотка! А тебя мне почему не показали? Я бы на других и не глянул!
Фабиола не ответила. Хотелось одного — бежать отсюда подальше, однако она шагнула к Доцилозе, не в силах ни остановиться, ни сдержать гнев.
— Жаль, мой близнец тебя не убил при случае, жирный ты подонок.
Мемор прищурился.
— Ты о ком?
— О Ромуле, — бросила девушка. — Беглеце. Ты мне о нем рассказывал.
Ланиста в замешательстве нахмурился — и вдруг до него дошло.
— Клянусь Меркурием, — выдохнул он. — Я же с тобой спал!
Фабиола набрала побольше слюны и плюнула ему в лицо.
— Я проклинала каждый миг.
— Ты ведь называла его двоюродным братом! — злобно оскалился Мемор.
— А тебя — племенным жеребцом, старый ты козел.
Сердце Фабиолы сжалось от отчаяния: до ланисты два-три шага, у него в руке кинжал, привратники еще не добежали… Что ее дернуло раскрыть рот, теперь жди чего угодно…
Она оказалась права.
— Шлюха! — взвыл ланиста, бросаясь на нее с кинжалом.
Фабиола в панике отступила, и клинок Мемора скользнул мимо, едва ее не задев. Она оглянулась на дверь — слишком далеко. Куда подевались Бенигн и Веттий?
— Гадес тебя заждался, туда тебе и дорога, — процедил ланиста, не сводя с девушки безумного взгляда. — И этой карге тоже.
Он пнул Доцилозу в живот, та глухо застонала.
Фабиола не могла оторвать глаз от клинка, с которого капала кровь ее служанки.
Ланиста со злобной миной ринулся вперед, не глядя под ноги, и не заметил, как Доцилоза протянула руку и ухватила его за щиколотку. Мемор запнулся, другой ногой угодил в лужу крови, его занесло — и, потеряв равновесие, он неловко упал на одно колено. Вне себя от ярости, ланиста несколько раз вонзил кинжал Доцилозе в живот и в спину.
Викана завизжала громче.
Фабиола, казня себя за опоздание, отступила к двери, и в тот же миг привратники оттеснили ее в коридор. Ворвавшись в комнату, как пара разъяренных быков, Веттий и Бенигн обрушили на ланисту свои окованные дубины — одного удара хватило бы, чтобы проломить череп. Взбешенные великаны гвоздили ланисту до тех пор, пока не вмешалась Фабиола:
— Хватит! Прекратите!
Тяжело дыша, забрызганные кровью и мозгами стражники отступили от тела.
— Убили! — крикнула девушка, глядя на месиво из плоти, кожи и обломков черепа. На глаза ей навернулись слезы.
— Конечно! — удивился Веттий.
— Я хотела спросить о Ромуле! Брат у него служил!
Доцилоза захрипела, и все разом обернулись.
Фабиола в раскаянии бросилась на колени рядом со служанкой. Доцилоза едва дышала. Девушка, рванув на ней платье, вздрогнула при виде первой же раны — маленькой, с открытыми краями, под левой грудью. Мемор, знаток уязвимых мест тела, бил наверняка: кинжал пронзил легкое и, скорее всего, дошел до сердца. Одной этой смертельной раны было бы достаточно. Рядом виднелись и другие, все тело Доцилозы кровоточило — Фабиола никогда не думала, что в человеке столько крови: платье служанки пропиталось насквозь, на полу расползалась лужа. Широко открытые глаза Доцилозы смотрели в никуда, губы шевелились, как у вытащенной на берег рыбы, она безуспешно пыталась вдохнуть.
— Прости меня! — Фабиола обхватила обеими ладонями окровавленную руку служанки. — Ты была права, мне стоило быть осторожнее. Все из-за меня. — Девушка просительно заглянула в глаза Доцилозы. — Если бы мы не поссорились, ты не вышла бы в коридор на крик Виканы.
По губам служанки сбежала на пол пузырящаяся струйка крови. Фабиола стиснула ее руку, моля об ответе — хоть о каком-то знаке прощения.
Тщетно.
Тело Доцилозы содрогнулось — и замерло.
Фабиола бросилась на пол, чтобы уловить последний вздох, ее слезы мешались с кровью служанки — девушка, объятая горем, этого не замечала. Единственная верная спутница, чья дружба и доброта поддерживали Фабиолу в самые страшные годы, лежала мертвой, и их последняя ссора лишь усиливала чувство вины. Теперь ничего не изменить, время не вернешь. И все же, потянув Мемора за ногу, Доцилоза напоследок спасла Фабиолу, сама уже будучи на пороге смерти.
Обессиленная горем, девушка лежала без движения, не слыша привратников, уговаривавших ее подняться. Йовина, чьи суетливые попытки помочь не улучшили дела, вернулась в приемный зал.
— Могут заглянуть клиенты, — пробормотала она.
Фабиола ничего не слышала, ей хотелось умереть. Пусть разверзнется пол, пусть их вместе с Доцилозой поглотит забвение… Однако сама эта мысль отдавала горечью: верной служанке не место в Гадесе, а вот Фабиола не заслужила ничего другого — сначала из-за нее погиб Секст, теперь безвинная Доцилоза…
Желания Фабиолы остались без ответа. Мелькнула было мысль взрезать себе запястья кинжалом Мемора — смерть придет быстро, боль и страдания навсегда закончатся. Однако в памяти мелькнуло давнее наваждение — и мысль о самоубийстве ушла.
Цель жизни, неотступно маячащая перед Фабиолой, была важнее сиюминутных несчастий.
Вельвинна, мать Фабиолы, никогда толком не рассказывала об изнасиловании и уверенно утверждала лишь одно: насильник был из аристократов. Когда Цезарь пытался изнасиловать Фабиолу, она сочла его слова доказательством того, что на мать напал тоже он. Однако в глубине души девушка понимала, что ее подозрения — не более чем домыслы, возникшие из-за странного сходства Цезаря с Ромулом, с таким же успехом ее отцом мог оказаться любой из доброй тысячи аристократов. При этом Цезарь ничем не отличался от прочих нобилей, которые платили за тело проданной в Лупанарии Фабиолы, старательно не замечая страха и отвращения во взгляде тринадцатилетней девочки. Ненависть к бесчисленным клиентам искала выхода, и Цезарь, попытавшийся надругаться над Фабиолой, стал для нее воплощением вины всех остальных — месть тому, кого она считала своим отцом, стала бы для нее местью всем прочим.
