Вот старый Меншиковский дворец, получивший название «Бегемот» за то, что привалился грузной тушей к Неве и пил оттуда воду. Вот академически скучноватые корпуса Двенадцати коллегий, прозванные Гусеницами из-за ритмичной отбивки колонн по фасаду. Вот грозная Кунсткамера, которую они обозвали Крысой за пугающее собрание уродов. Туда маленькую барышню ни разу не водили, берегли детскую психику. Оказалось, что на улицах города жути побольше, чем в музее.
Агнесса не помнила старого мира, и сестра ей не рассказывала. Пусть строит страну наравне со всеми, от ненужных воспоминаний лишние печали. Старшая и сама старалась забыть про особняк на Мойке, приемы, книги и шелка. Зачем? Потерянного не вернуть, как ни горюй, а новый строй уготовил места только самым драчливым. Если по плечу выжить – добро пожаловать в светлое будущее, если слабак – милости просим на помойку, будь ты хоть из князей, хоть из крепостных. Советская власть ценила только личную доблесть, мозговитость и собачью преданность. Осталось доказать, что Шевелевы не лентяи и не бездари, могут снова оказаться на пьедестале.
С такими оптимистичными планами на жизнь Инесса поступила в медицинский институт, как и мечтала. Подала документы и получила взамен дырявый матрас.
– Со мной сестренка. – Она робко посмотрела на кипу матрасов, заваливших грязное окно в каптерке, намекая, мол, еще бы одним разжиться для мелочевки.
– Ладно, бери, не жалко. – Комендантша оказалась понятливой сердобольной женщиной.
В сентябре Агнесса пошла в первый класс, а Инесса на первый курс, все по плану, как прописано в коммунистических трактатах. Теперь в бой, как пелось в большевистской песне…
Тарелки закончились, не оправдав ожиданий. Ладно, веселое студенчество жировать не приучено, можно расставить и по одной на двоих, тем более с угощением нелады, деликатесов от пуза не предвиделось. Теперь самое важное – тяжелые граненые стаканы. Вот без них – беда. Молодняку не столько нужда заесть, сколько выпить. Зная это, Левушка съездил в деревню за двумя бутылями наикрепчайшего самогона. Должно на всех хватить. А компот она уже сама наварила из сушеной груши, которую собственноручно собрала прошлой осенью в запущенном больничном саду, сама нарезала, насушила и сохранила. Теперь компоту – хоть запейся.
С Левушкой их свела Агнесса. Три года бок о бок со студентками-медичками испортили детское представление о мироустройстве. В одной комнате она зубрила анатомию, в другой заучивала корявые названия страшных болезней, в третьей, затаив дыхание, разглядывала медицинский атлас. К окончанию начальной школы девочка не только знала, откуда дети берутся, но и как развиваются по триместрам, какими врожденными недугами страдают и как следует браться за инструменты при родовспоможении. Был и приз – исключительный, почти суеверный авторитет в школе.
Старшая Шевелева вылупилась копией отца – темнокудрой, длиннолицей, ходила с важной прямой спиной, переставляя ноги, как на великосветском приеме. В графском особняке не позволялось носиться растрепанной, с дико разинутым, вопящим ртом, спотыкаться, сверкать сбитыми коленками и, разумеется, сквернословить. Инесса росла маленькой госпожой, а Агнесса – Ася – чертенком. Младшая больше походила на крестьянского сорванца: ни томной прохлады во взгляде, ни хороших манер, ни вальяжной поступи. Ей по наследству от матери достались веселые рыжие кудряшки и теплые карие глаза. Но, сравнивая благополучное собственное детство с бранчливым котелком, где варилась сестренка, студентка-отличница сомневалась, что ей досталась книжка интереснее. Благополучнее – да, элегантнее, красивее, полезнее – да. Но вот эта бурлящая переменчивая жизнь, драчливая и непредсказуемая, – она зажигательнее, азартнее, живее монотонной прелести замшевых вечеров на Мойке.
В тот день Аська не пошла в школу. Бесстыдница, плутовка, бесенок в рваной юбчонке! Она просто прогуляла, потому что пацанва намылилась на рыбалку, а ей не хотелось отставать. Ну и что? Пусть девчонка, пусть десятилетка, зато смелая и хитроумная! Она стащила за завтраком пшенной каши, засунула в газетный кулек – на прикормку. В жестяной банке из-под ваксы копошились в грязи с пяток земляных червяков, в другой жужжали сытые жуки в богатых глянцевых панцирях. Она намеревалась притащить домой знатный улов, чтоб сестрица нажарила рыбки, наварила ухи и позвала соседок на пир.
Пацаны Агнеску не жаловали, но и не прогоняли.
– Ты пожрать чего-нить взяла?
– Хлеба прихватила и огурец. – Она подмигнула, оттопыривая карман.
– А портфель зачем с собой тащишь?
– А куда его девать? Инка увидит, сразу догадается.
– Дык давай его к Митьке до хаты закинем. Тама вечером заберешь.
Так и решили. Крюк небольшой, все равно на трамвае зайцами ехать, можно и спрыгнуть на Петроградской, запутать следы. Рыбачить решили на Малой Невке в устье Крестовки. Кто-то праздноязыкий насплетничал, что там водились во-о-о-от такие караси. Добрели, добежали, часть дороги выклянчили у доброй телеги стекольщика. Ура! Ленивые Асины жуки приветствовали горе-рыбаков стрекотом налакированных крыльев. Удочки оказались коротенькими и неудачливыми, караси от таких презрительно отворачивались и уплывали прочь. К полудню Агнеска заскучала, подвядший огурец не утолил ни голода, ни жажды, а пить прямо из грязной реки Инесса ей строго-настрого запретила.
– Я домой хочу, – робко пожаловалась она скрюченной Митькиной спине.
– Цыц, спугнула, стерва. – Он беззлобно матюгнулся. На самом деле пугать было некого, это так, для красного словца.
– Проводи меня, пожа-а-а-алуйста. Я больше никогда проситься с вами не буду.
– Дык хоть просися, хоть мычи, все равно больше не возьмем. Докука с этими бабами. – Митька по-взрослому цыкнул сквозь дырку в верхних зубах и засобирался: – Айда, пацаны, седня нет клева.
Мелкотня обрадовалась: всем надоело сидеть в бескрылом ожидании. Полетели подслушанные дома шутки, пустозвон ведер, началась дурашливая потасовка. Толпа несостоявшихся кормильцев побрела домой, пиная по дороге свалявшийся прошлогодний бурьян. Сначала от ватаги отвалились близнецы Дока и Кока, следующим отплыл в сторону своей гавани дылда Ерема. Митька, Ася и еще несколько пропахших солнцем затылков топали на Петроградскую сторону.
– Ты с кем живешь? – кто-то спросил у Митьки просто так, для поддержания разговора.
– С мамкой и сеструхой.
– А фатера – коммуналка? – Неряшливый пацаненок выпятил губу и зыркнул из-под огромной кепки чернявым любопытством.
– Это общежитие рабочего класса, – гордо объявил Митька, но тут же сдулся, пояснил: – Да, коммуналка. В соседней комнате евреи, дальше – молдаван и еще татары… Интернационал.
– Ух ты, ух ты, – уважительно закивали мальчишки, – интернационал… татары… евреи…
– А моя сестра учится в институте, там тоже есть татары. И поляки, и венгры, и чехи, и даже французы.
– Брешешь! Откель французы-то?
– Потому что, – туманно пояснила Агнесса и напустила побольше загадочности в свои круглые глазенки: она и сама не очень-то верила во французов, но пусть будут, так эффектнее.
До Митькиного интернационала дошли после трех. Попутчики уважительно остались
