метнулась в комнату:
– Дай посмотреть!
– Кыш! Кто-нибудь, уведите отсюда мою сестренку!
– Племянница, – прогнусил из темноты Лев, силы его оставили, он сидел на полу, на соседской привратницкой тряпке. – Это моя комната, это моя глупая сестра, а это, получается, моя племянница.
Берта счастливо сияла, и только тут Инесса увидела, что они со Львом жутко похожи: те же волоокость, горбоносость, пухлогубость. Силы, которых вот только что казалось так много, куда-то улетучились. Она передала матери сверток из линялого полотенца, вышла и опустилась на пол рядом со Львом. В коридоре пахло пылью и малосольными огурцами.
– И отчего же мы такие недоверчивые к медицине? – В голосе петушилась ехидца, край глаза проверял, в какую мину сложится его прекрасный рот.
– Она… мы из местечка… под Могилевом. У них… у нас все по старинке: ребе приходит на роды со своей командой. А в науку веры в тех… в наших краях до сих пор нет… Зять мой служит в Кронштадте, вот приехала повидаться, гостит у нас… у меня.
– У кого у вас? – вопрос требовал немедленного прояснения, потому что коленки предосудительно ослабели, а глаза никак не могли отлипнуть от его античного лица.
– Я здесь с ребятами заводскими живу, в этой комнате. Мы работаем и учимся… в Политехе. А… а вы?
– Ну мы-то с девочками из цирка, разве не видно? – Инесса прыснула, еще две подружки залились смехом в комнате.
– Хороший у вас цирк, – похвалил Лев и тоже засмеялся. – А где эта егоза, что привела вас?
– Агнеска! Агнеска! Ты куда подевалась? – спохватилась сестра, но рыжие кудряшки вовсю радовались длинному коридору, по которому можно рассекать на самодельном самокате и рубиться мечами, как в старинном замке.
Потом приехала бригада неотложки: хроменькая соседка наконец-то добрела до больницы. Лев накрыл чай, пришла Митькина мать и задала всем по первое число, Инесса и Берта долго спорили: первая требовала ехать в больницу, а вторая наотрез отказывалась. Медицинская наука все-таки победила, во многом благодаря описаниям страшных младенческих сепсисов и прочих хворей, что могли напасть в антисанитарном помещении. Мать с новорожденной увезли, зато подтянулись соседи, порадовались, кто-то побежал за бутылкой. В общем, день выдался длинным, можно сказать, бесконечным. Поздно ночью Инесса сидела в больнице рядом со Львом. Они незаметно перешли на ты:
– Какую работу ты выбрала, смелая…
– Когда моя мама ушла… в родах, я как будто сама умерла. Агнесса маму не помнит. И отца… Его не стало еще раньше. Это такое горе, это словами не описать. Тогда я решила, что больше ни одна мать не оставит своих детей. Никогда! Никто не умрет у меня на столе! – Ее глаза заблестели.
– Страшно, наверное? – Лев осторожно взял тоненькое запястье.
– Страшно? Нет, ни капельки. Страшно, когда нечем помочь. А я могу. – Она осторожно опустила руку на кушетку, чтобы ее кисть оказалась под его ладонью.
На столике в углу играла тихая музыка настольной лампы, в воздухе витал аромат весны и что-то еще.
Через две недели Берта выписалась, еще через два месяца уехала назад в местечко под Могилевом. Малышка Сарочка окрепла, щечки налились сливочным румянцем, черные кудряшки на голове шелковились и спускались на выпуклый лобик, как у младенцев кисти флорентийских мастеров. Лев с Инессой проводили молодую мать на вокзал и пошли бродить по набережным, считая чаек и болтая о всякой коммунистической чепухе, потому что по-настоящему говорить о любви они не умели, а тратить великое чудо на невнятное бренчание затертых фраз не хотелось.
– Я теперь буду учиться на дневном отделении, – закончил Лев длинный монолог и спросил без перехода: – Ты ведь выйдешь за меня когда-нибудь?
– А… я… да… возможно, или… – Она не успела как следует удивиться или обрадоваться. – А разве… а никто не будет возражать, что я русская?
– А никто не будет возражать, что я еврей?
– Некому возражать, одна Агнеска, а она тебя любит. – Инесса грустно рассмеялась.
– Так что – да? – Он напрягся, отпустил ее руку.
– Левушка, нам надо поговорить. – На противоположной стороне тротуара веселые офицеры преследовали звонкоголосых девушек в вязаных беретах, кажется сестер. – Если ты намерен связать со мной судьбу, то должен кое-что обо мне знать.
Она раньше никому не говорила о происхождении, придумала отца-аптекаря, всю жизнь прожившего в Федоровском посаде. Но теперь, когда взрослый умный человек предлагал ей стать спутницей на всю жизнь, все-таки следовало быть честной. Завтра вскроются темные страницы, и маленькая ложь может стать причиной глобального недоверия. Это ни к чему. Если не хочет портить себе репутацию, лучше сразу расстаться, одним махом. А если выдержит проверку правдой, то это навсегда. И она станет лучшей женой, самой преданной, самоотверженной, пойдет за ним в огонь и в воду.
Лев испуганно заморгал, остановился.
– Что? У тебя есть кто-то другой?
– Нет. – Она невольно улыбнулась, хоть уголки нервных губ подрагивали. – Никого у меня, конечно же, нет. Просто… просто ты не все знаешь о моем прошлом… о моей семье. – Говорить оказалось труднее, чем она себе представляла. – Но это большой секрет. Поклянись, что никому не скажешь, даже если передумаешь жениться.
– Да что за секрет? Ты что, германская шпионка? Или наследница дома Романовых? – Он делано хохотнул, но глаза оставались тревожными, внимательными.
– Д-да, я из дворянского рода. Извини. – Она присела в дореволюционном книксене. Думала, что подобные излишества удалось искоренить навсегда, ан нет, вот они, на поверхности, только вспомни, тут же нарисуются.
– Ты чего, Ин? Какая мне разница, из какого ты гнезда? Да хоть английская принцесса! Я же с тобой хочу жить, а не с племенем твоим!
– Но ты послушай, завтра все может вскрыться, до всего могут докопаться. А у тебя карьера, ты хочешь стать инженером, работать на секретных производствах.
– Ну и что? Мало ли у кого какая кровь? Ты же лично не выбирала, в какой семье родиться? Я, к примеру, еврей, нас тоже многие не любят. А про карьеру я скажу так: в Советском Союзе смотрят на кадры, а не на их происхождение. Запомнила?
– Ты все-таки подумай. – Веселые офицеры упустили сестер в беретах и возвращались назад, подыскивая новую добычу. – Но, умоляю, никому ни слова.
– Мне не надо думать! – Лев вскипел черными, красиво очерченными бровями, в глазах за играло недовольство. – Я тебя люблю. Я сделал тебе предложение. Отвечай: выйдешь за меня или нет?
– Конечно, выйду! – Инесса зажмурилась, из глаз выплеснулись по две счастливых слезинки. – Я ведь тоже тебя люблю.
В сентябре подали заявление, и вот теперь она считала чашки-вилки-ложки в своей общежитской комнате на восьмерых. Ну
