человек, которые присягнут, что Целий виновен во всем, в чем его обвиняют, но их словам придадут не больше значения, чем словам пьяного забулдыги; плохие свидетели только подмывают хорошее выступление обвинителя. Самая сильная улика в нашу пользу — это мысль, над которой раздумывает сейчас каждый: если это не Марк Целий убил Диона, то кто?
— Я гадал над этим сам.
— Мы не хотим, чтобы судьи долго раздумывали. Они могут остановить свой выбор на ком-нибудь еще. — Клодий ухмыльнулся.
— Ты не уверен в том, что Целий виновен?
— Конечно, уверен, — резко сказал он. — У тебя и вправду нет чувства юмора, что ли?
— Как случилось, что вы оба оказались замешаны в этом деле — и ты, и твоя сестра?
— У нас обоих есть собственные причины желать, чтобы Марк Целий получил то, что заслуживает. Как и у тебя.
— У меня?
— Целий убил твоего старого учителя. Разве не поэтому ты сейчас здесь? Твоя причина личного характера, как и причина Клодии. Моя имеет отношение к политике. У каждого свой стимул. Какое дело до этого судьям?
Я кивнул.
— Я хочу спросить другое: всегда ли вы с твоей сестрой все делаете сообща? — двойной смысл этих слов дошел до меня уже после того, как они прозвучали, когда было слишком поздно.
— Кажется, прибыло наше вино и печенье с тмином, — сказал Клодий.
Хризида спустилась по ступеням с подносом в руках, следом за ней шла еще одна рабыня со складным столиком. Пока они устанавливали перед нами вино и сладости, пение, доносившееся из Дома галлов, на секунду прекратилось, а затем вновь возобновилось, но уже на другой ноте и в другом темпе. Жрецы затянули новую песню, если только этот резкий шум действительно представлял собой пение.
Клодий отхлебнул из своей чаши и задумчиво посмотрел вдаль.
— Каждый раз, пробуя вино с медом, не могу удержаться от мысли о старых плохих временах.
— Старых плохих временах? — Клодия употребляла то же выражение.
— Да, после смерти отца. Скудные годы. Мы ждали, что он вернется из Македонии с целыми фургонами золота, а вместо этого он оставил нам одни долги. Что поделаешь, такое может произойти даже с самыми знатными семьями. Все к лучшему, в конечном итоге это лишь отточило наши мозги. Делаешь то, что должен делать. Доказываешь себе, что можешь существовать за свой собственный счет и остальному миру никогда больше не испугать тебя. Те годы сблизили нас: мы поняли, что зависим друг от друга. Клодия была самая старшая и самая сильная. Она была нам вместо матери.
— Но у вас уже была мать.
— Клодия была ближе, чем мать. По крайней мере, для меня. — Он посмотрел в свою чашу. — Но я говорил о вине с медом. Знаешь, мы были бедны, но обеды для гостей не прекращались. Это было нашим вложением в будущее, все эти вечеринки. Моим сестрам нужно было выходить замуж. Мои старшие братья должны были делать себе карьеру. И вот вечеринки, продолжающиеся каждую ночь. Для гостей — приправленное медом вино. Но не для нас. В наши чаши рабы потихоньку наливали самое дешевое вино. Мы пили его с улыбкой. Гости и не догадывались, что мы но могли позволить себе вино с медом для всех пирующих. Это была лучшая тренировка для карьеры на форуме — научиться делать приятное лицо, когда что-то отвратительное проходит через твою глотку.
Он приложил чашу к губам и выпил. Я сделал то же.
— Вино превосходное, — сказал я. — На раз твоей сестры нет дома, у меня нет причин задерживаться.
Он пожал плечами.
— Она может вернуться в любой момент.
— Где она?
— Должно быть, пошла в свой сад или навестить кого-нибудь. Она взяла с собой Метеллу.
— Свою дочь? — Мне трудно было представить Клодию в роли матери или предположить, какой может быть ее дочь.
— Мою дорогую племянницу. Упрямая, как мать. Но и красивая, как ее мать. И обожает своего дядю.
— Как ее мать?
Он откусил печенья с тмином.
— Возможно, не так сильно. Проклятие, они снова завели свою песнь.
— Мне кажется, я начал привыкать, — сказал я. — Одна фраза, которую они все время повторяют, кажется мне довольно благозвучной. Да, вот она, — музыка плыла над нашими головами.
Клодий рассмеялся и покачал головой.
— Берегись, а то скоро почувствуешь непреодолимое желание отправиться во Фригию, чтобы тебе там отрезали мошонку. — Он налил себе еще вина и настоял на том, чтобы я сделал то же самое.
От вина по моему телу разлилось изысканное тепло.
— Раз уж я здесь, то хотел бы кое о чем спросить тебя, — сказал я.
— Валяй.
— Несколько дней назад я шел по улице, уже стемнело, и заметил — за мной кто-то следит. Мне показалось, что вчера я заметил этого же человека перед дверьми своего дома, а сегодня он разговаривал со мною в банях. Я было решил, что он — один из людей Клодии, но потом понял, что ошибся. Тебе ничего об этом не известно?
— О человеке, который следил за тобой? Нет.
— Кажется, ты весьма заботишься о своей сестре. Я подумал, что, может быть…
— Что я приказал следить за тобой, чтобы проверить надежность человека, которого наняла моя сестра? Не будь смешным. Я даю Клодии советы, когда она их просит, но в остальном она сама выбирает, с кем ей следует иметь дело. Я не распоряжаюсь ее работниками, друзьями или любовниками. А как выглядел этот малый?
— Молод — я бы сказал, ему нет еще тридцати. Среднего роста. Сухощавый, смуглый. Чахлая борода, но он только что вернулся из путешествия — возможно, он пришел в бани, чтобы привести ее в порядок. Приятная Наружность, хотя впечатление такое, будто он голодал. А вот его глаза — в них есть что-то печальное, почти трагическое. Но сегодня в банях он казался каким угодно, только не печальным. Язвителен на язык.
Клодий посмотрел на меня с любопытством.
— Он назвал тебе свое имя?
— Нет, но я слышал, как кто-то назвал его…
— Катуллом, — сказал Клодий.
— Откуда ты знаешь?
— Есть только один такой человек: Гай Валерий Катулл. Так значит, он уже вернулся?
— Его приятель в бане посетовал, что он рано покинул какой-то правительственный пост на Востоке.
— Я знал, как он ненавидел свою службу. Катулл слишком любит Рим. Все провинциалы таковы, стоит им почувствовать вкус большого города.
— Так он родом не из Рима?
— Вряд ли. Из какой-то дыры на севере, из Вероны, кажется. Клодия познакомилась с ним в тот год, когда Квинт был наместником Цизальпинской Галлии, и
