Рядом с юртой, в которой я спал, стоял зеленый автомобиль – «фиат», хотя могу и ошибаться. Вокруг юрты теперь толпился народ, у входа в нее появилась черная кошма, а перед дверью стояла охрана с винтовками. Все это могло означать, что Джа-лама приехал из Хойморского монастыря сюда в Дэчинравжалин. Насколько мне было известно, после дороги он гостей не принимал, а это означало, что до вечера можно смело заниматься своими делами. А какие тут свои дела? Я пошел к костру, чтобы перекусить и попить чая, и, разумеется, встретил там фон Унгерна.
Барон, используя свой небольшой запас слов и богатый арсенал жестов, весьма энергично пытался объясняться с монголом, в котором я узнал секретаря Джа-ламы, – имя его, к сожалению, уже и не вспомню. Он носил не снимая очки без стекол, считая их символом учености, поэтому я и смог опознать его. Свои очки я оставил вместе с пальто в юрте Джа-ламы, но в дневное время я видел тогда еще очень даже неплохо и не стал тревожить хозяина юрты по таким пустякам.
Секретарь тоже меня узнал по прошлым встречам, он славился изумительной памятью на лица. Вместе с секретарем меня наконец заметил и барон, он радостно замахал свободной рукой, приглашая к костру. В другой руке он умудрялся держать одновременно и чашу с тем напитком, что называется монгольским чаем, и четки, которые появились у него вместе с монашеским одеянием.
«Алексей Васильевич, вас мне бог послал!»
Унгерн широко улыбался, хитро сощурив правый глаз, вид при этом имел заговорщицкий. Усищи и рыжая многодневная щетина несколько старили его, однако резкие движения и энергия, присутствовавшая во всех его действиях, напоминали о том, что он молод и полон сил.
Я поклонился секретарю и поздоровался с ним по монгольскому обычаю. Поинтересовался, как прошла поездка и каково здоровье добродетельного Джа-ламы. После короткой ритуальной части улыбнулся барону, который завороженно смотрел на нас, стараясь, как мне показалось, запомнить слова и жесты, чтобы воспроизвести их при подвернувшемся случае. Учеником он был способным, полученные знания в монгольском использовал охотно и без комплексов.
«Чем же я могу вам помочь, Роман Федорович?»
«По части перевода можете! Я так понял, что этот „сокол без стекол“ – чиновник Джа-ламы или кто-то из его свиты, поскольку в авто сидел рядом с ним. Вот хотел побыстрее на встречу напроситься, а то, боюсь, охотников и без меня предостаточно. Видали, сколько народу у юрты собралось? Может, этому денег дать, чтобы все устроил деликатно?» И Унгерн едва заметно покосился на секретаря.
«Не стоит, поверьте. Вечером нас примут. Сначала я улажу все дипломатические дела, а потом походатайствую за вас. Джа-лама охоч до новых знакомств и непременно с вами пообщается».
«А вы поможете мне с переводом?» Унгерну удалось произнести фразу таким образом, что было непонятно, вопрос это или все же утверждение.
«Я с удовольствием поприсутствую, однако по-русски Джа-лама говорит немногим хуже нас с вами, так что переводчик вам не понадобится».
Секретарь откланялся и покинул нас с бароном, а мы, поев вареной баранины, отправились на небольшую ознакомительную экскурсию по монастырю. Унгерн всем живо интересовался, хватал лам за одежду и требовал от меня перевести то одно, то другое. Я уже начал подумывать о том, как бы поделикатнее отделаться от навязчивого и деятельного барона, но неожиданно прибежал секретарь и попросил нас следовать за ним в юрту Джа-ламы.
Правитель Кобдо восседал среди подушек на главном, дальнем от входа в юрту месте. Позади него стоял дорожный сундук. Хозяин юрты был почтенного возраста, имел квадратное лицо, седые, почти всегда сдвинутые брови, а его массивная нижняя челюсть в моменты задумчивости выдвигалась вперед, что вместе с другими чертами придавало Джа-ламе свирепый вид. Под мышкой был закреплен маузер, с которым он не расставался почти никогда. По правую руку от правителя Кобдо сидел древний старец в диковинной шапке, увешанный сотнями амулетов, в руках он держал четки с бусинами из птичьих черепов. Как я понял, то был личный гадатель Джа-ламы. Больше в юрте никого не было. Секретарь проводил нас лишь до порога, откланялся и, пятясь, исчез. Войдя, я поклонился хозяину юрты и произнес соответствующие приветствия. Барон удивил меня тем, что довольно точно повторил приветствие и тоже низко поклонился, приложив руку к сердцу. Нам было предложено прилечь за импровизированный стол, представлявший собой просторную кошму с большим блюдом мяса посредине. Взяв из центра блюда вареную баранью голову, Джа-лама вынул из нее глаз. Затем приподнялся, обошел нас сбоку и, шагнув к барону, поднес к его рту угощение. Барон все сделал правильно: он открыл рот и позволил правителю вложить туда вареный глаз, после чего, не морщась, прожевал его и проглотил. Джа-лама вдруг неожиданно для всех громко захохотал, похлопал Унгерна по спине влажной от жира рукой и, вернувшись на свое место, начал беседу. Говорил он с характерным степным акцентом, слова подбирал вдумчиво, речь его была неспешна, изобиловала паузами, которые никто из собеседников не смел нарушать.
«Вот я много знаю лам. Скажу, что, пожалуй, не знаю меньше лам, чем знаю. А вот тебя признать не могу». Джа-лама хитро прищурился, глядя на Унгерна, и замолчал.
Было непонятно, ожидает он ответа или готовится продолжить. Барону хватило ума не спешить с репликой. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем хозяин юрты продолжил: «Ты не лама. Я это вижу. Вот я лама, который нарядился воином. А ты воин, который нарядился ламой. Это нехорошо. Каждый должен следовать по своему пути. Только время сейчас такое, что монаху приходится брать в руки оружие, а воину порой приходится надевать одежду монаха и брать в руки четки… Покажи мне четки!» Джа-лама властно протянул руку и нахмурил лоб, челюсть его при этом сильно выдвинулась вперед.
Унгерн на вытянутых руках подал четки, голову при этом склонил, как и подобает гостю великого правителя. Джа-лама сгреб четки в свою широкую ладонь, около минуты смотрел на них не отрываясь. Потом поднял на барона глаза и спросил:
«Сколько бусин в этих четках?»
«Я не знаю», – честно ответил Унгерн.
«Бурдуков, ты скажи!» – обратился ко мне Джа-лама.
«Сто восемь. Как известно, сто восемь – это священное число в буддизме, и бусин в четках должно быть сто восемь. Читая молитву, буддист отмеряет ее бусиной, до тех пор пока не дойдет до последней, после этого он переворачивает четки и перебирает их в обратном порядке, повторяя молитву столько раз, сколько ему положено».
«На этих четках сто семь бусин…» Джа-лама опять застыл в задумчивости, а старец в странной шапке вдруг начал раскачиваться из стороны в сторону и нараспев, довольно бегло читать какие-то молитвы. «Бурдуков, выйди из юрты. Приходи вечером. Мне нужно поговорить с этим ряженым с глазу на глаз».
Мне показалось, что маскарад Унгерна сыграл с ним злую шутку. Джа-лама очень серьезно относился к вопросам веры и религиозным атрибутам. Спорить с хозяином было страшно и неразумно. Я бросил беглый взгляд на Романа Федоровича, но тот, похоже, был крайне спокоен и страха не испытывал. Я поклонился и покинул юрту.
Больше я Унгерна не видел. Джа-лама тоже куда-то уехал по делам, хотя и должен был, как сам же обещал, встретиться со мной вечером. Секретарь принес извинения, принял корреспонденцию и попросил остаться еще на день, чтобы отпраздновать Майдари-хурал. Я заподозрил неладное, мне казалось, что с бароном Джа-лама поступил жестоко, может быть, даже задушил его. Ведь не мог же Унгерн просто так, не попрощавшись, ничего не сказав, куда-то уехать? Оставаться на праздник мне совсем не хотелось, но секретарь настоял на моем присутствии и пообещал дать проводников и провизию на обратный путь. Не хотелось также гневить Джа-ламу, и я остался. Ночевал в той же самой юрте. Сундук, мясо и черная кошма исчезли… Появился пулемет системы «Кольт». Он был накрыт моим пальто! Вечер был студеный, поэтому я с некоторыми колебаниями взял пальто и, накинув его на себя, лег спать. Почти сразу погрузился в сон. Спал крепко, в этот раз сновидений у меня не было вовсе.
