по списку их присутствие в церкви на утренней мессе и на ежедневных военных занятиях, если они были свободны от придворных обязанностей. Различные распоряжения оруженосцам передавались в основном через «холостяков», которые еженедельно отчитывались о состоянии дел у своих подчиненных перед капитаном — начальником всего отряда.
Столь привилегированное положение бакалавров постепенно привело к тому, что младшие вынуждались прислуживать старшим, как повелось и в большинстве английских общественных школ. И когда Майлз попал в Дельвен, подобный порядок вот уже лет пять или шесть как утвердился здесь и стал абсолютным, хотя и неписанным, законом, опиравшимся на авторитет многолетней традиции. В то время три десятка бакалавров помыкали остальными шестьюдесятью четырьмя оруженосцами и пажами и были их полновластными хозяевами, строгими, придирчивыми и часто жестокими.
Весь отряд пажей и оруженосцев находился под верховным командованием одноглазого рыцаря по имени сэр Джемс Ли, солдата, которому привелось биться в десятках сражений и турниров, оставивших на нем свои неизгладимые отметины. Он сражался на стороне короля во всех последних войнах и в битве при Шрусбери получил рану, которая сделала его непригодным к боевой службе, так что сейчас он был назначен на пост капитана оруженосцев замка Дельвен, это еще больше ожесточило его и без того тяжелый характер и усугубило страдания, причиняемые болью плохо заживающих ран.
Едва ли кто-нибудь другой смог бы заменить его при тех порядках и нравах, которые возобладали во вверенном ему отряде. Юноши росли грубыми, жестокими, не ведающими справедливости драчунами, дело порой доходило до мечей и кинжалов. Но старый солдат был суров и холоден, как железо, и усмирял их так же легко, как дрессировщик с помощью одного хлыста усмиряет целую стаю молодых волков. Помещение, в котором он сидел со своим писарем, находилось рядом с общей спальней мальчиков, и даже в разгар самых громких заварух отдаленный звук его хриплого голоса: «Молчать, мессиры!» — водворял тишину в мгновение ока.
Ему-то и представил Гаскойн Майлза. Кабинет сэра Джемса был лишен всякого намека на комфорт и каких бы то ни было украшений, не было даже тростниковой циновки на холодном каменном полу. Старый одноглазый рыцарь сидел, теребя свои жесткие усы. Это означало, что сегодня его старые раны болят сильнее, чем обычно. В таких случаях здесь говорили: «Дьявол оседлал его».
Рядом сгорбился писарь, на столе лежали раскрытая книга и развернутый свиток, к ним присоединился и рапорт, который отдал старший оруженосец Уолт Блант, парень года на три старше и на полголовы выше Майлза, черноволосый, мощного телосложения с темным пушком на губе и щеках.
Сэр Джемс угрюмо выслушал Гаскойна и порывисто встал.
— Все ясно, мне подбрасывают еще одного! Так, что ли? — загремел капитан. — Мне что, без этого щенка делать нечего? Может, граф думает, что из оболтуса легче сделать воина, чем придворного шаркуна! Пусть себе отирается в покоях.
— Сэр, — робко заметил Гаскойн. — Его светлость сказали, что парня можно произвести в оруженосцы.
— Ах, сказали! Так передай своей светлости, что ни он, ни кто-либо другой не заставит меня изменять моим правилам. Раз уж я поставлен управлять этой бандой, то буду делать это не по подсказке, а по собственному усмотрению. Скажи графу, молокосос, что я никого не произвожу в оруженосцы без испытания. Сперва посмотрим, на что он годится с оружием в руках.
Сэр Джемс снова сел, сверля Майлза взглядом своего единственного глаза и теребя жесткие усы. Наступила мертвая тишина.
— Как твое имя? — спросил он Майлза и, не дав ему ответить, повернулся к Бланту:
— Где его разместить?
— Есть пустая койка Жиля Витлона, — сказал Блант, — он сейчас в лазарете и, похоже, скоро его отправят домой. Лихорадка поразила его кости и…
— Ладно, — сказал рыцарь, нетерпеливо прервав его. — Пусть займет это место или любое другое, что у тебя есть. А ты, Джером, — сказал он своему писарю, — можешь занести его в список, но то, кем он будет — пажом, оруженосцем или бакалавром, решу я, а не Мэкворт. А теперь убирайтесь все!
— Должно быть, раны у старика сегодня здорово разболелись, — заметил Гаскойн, когда оба юноши шли через арсенал. Он любезно предложил новичку осмотреть примечательные места в замке, и в течение часа, пока длилась прогулка, их знакомство переросло в дружбу, как бывает только в счастливую пору юности. Они посетили оружейную, часовню, конюшни, главный зал, картинную галерею, сторожевой пост, столовую залу, и даже посудомойку и кухню с ее огромными котлами, печами и очагами. В самую последнюю очередь новый друг Майлза познакомил его с кузнецом оружейной.
— Наш господин прислал для починки миланское оружие, — сказал он. — Хочешь взглянуть на него?
— Да, — с жаром согласился Майлз, — конечно.
Кузнец оказался добродушным парнем с хрипловатым голосом, он с готовностью показал Майлзу работу миланских мастеров. Это был красивый кинжал с богато инкрустированной рукоятью и позолоченным лезвием. Майлз не сразу осмелился прикоснуться к нему. Он глядел на него с нескрываемым восхищением, чем порадовал сердце кузнеца.
— У меня есть еще один миланский клинок, — сказал он. — Я тебе уже показывал мой кинжал, мастер [4] Гаскойн?
— Нет, — ответил юноша.
Кузнец подошел к огромному дубовому сундуку, откинул крышку и достал красивый кинжал с отделанной серебром рукояткою из черного дерева и ножнами из испанской кожи с золотым тиснением. Тонкое, обоюдоострое лезвие было украшено филигранной гравировкой с чернью, образующей рисунок, который изображал «пляску смерти» [5]. Это было одновременно красивое и удобное оружие, и даже Гаскойн не сдержал своего восхищения, не говоря уже о прямодушном Майлзе.
— Кому он принадлежит? — спросил он, пробуя ногтями остроту лезвия.
— Самое смешное, что теперь он принадлежит мне, — сказал кузнец. — Сэр Уильям Беклерн приказал мне отправить его к лондонским мастерам, но к тому времени, когда его оттуда вернули, старик умер, и кинжал остался у меня. Здесь никто не платит за эту игрушку ту цену, которую предлагаю я, поэтому пришлось оставить ее у себя, хотя я и нуждаюсь в деньгах.
— Сколько ты хочешь за него? — сказал Гаскойн.
— Семнадцать шиллингов меня устроят.
— Да, да, — со вздохом сказал Гаскойн. — Вот что значит быть бедным. Нет хуже, чем смотреть, но не иметь. Семнадцать шиллингов — это почти половина моего годового жалования.
