— Куда ж возвышеннее, Анхен?
Лишь смеялась красотка в ответ, довольная.
— Пойдем, Анхен в светелку. Хочу груди твои возвышенные зреть! — царь становился нетерпелив, не в силах унять огонь, бушевавший в его чреслах.
— Ах, герр Питер, как можно предлагать такое скромной девушке, ведь у вас же есть царица! — не сдавалась Анхен.
— Царица? — Петр остановился внезапно. По сторонам огляделся. Крикнул в дым табачный. — Ромодановский! Князь-кесарь!
— Я здесь, надежа-царь! — вынырнул из облака голова всему приказу Преображенскому.
— Повелеваю, — произнес царь. Шатнуло сильно. За плечи женские схватился. — Царицу Евдокию завтрева в монастырь. Туда ж где и сестрица моя злобная Софья обретается. Пущай в соседних кельях побудут. Вечно. А моей Евдокии — дуре богомольной туда и дорога. — засмеялся. Остальные подхватили.
— Будет исполнено, царь-государь! — Ромодановский поклонился чинно. Не взирая на тучность.
— Брось! — Петр нахмурился. — аль запамятовал, что на соборах наших всепьянственных равны все. Окромя Бахуса. Он здеся наиглавнейший. Неча кланятся.
— Не буду, Петр Алексеевич — Ромодановский исчез поспешно с глаз.
— Ну, Анхен, довольна теперь? — длань царская за корсаж лезла, мяла и тискала груди девичьи.
— Ну, герр Питер, не при всех же! — взмолилась Анхен.
— Алексашка! — гаркнул.
— Здеся, Петр Лексеевич! — денщик вынырнул. — Чего изволите?
— Вон всех! Гони! Царь почивать будет.
— Сей момент, мин херц! — и гостям, — Вон пошли, все, все вон. — И сам выталкивал сопитухов в шеи.
— Пойдем, Анхен, — поцелуи царские не прекращались. Красавица увлекла Петра за собой по лестнице. В светелку завела. Корсаж ослабила, грудь выпуская на свободу. Царь зарычал от удовольствия, прильнул к красоте женской. Не снимая с себя одежды, на кровать завалил Анхен, юбки задрал на голову и враз овладел красавицей. После откинулся и захрапел пьяно. В двери показались кудри чьи-то. Анхен испуганно юбки одернула:
— Кто там? — шепотом.
— Я это, Меньшиков. — денщик в проеме показался. — Спит государь?
— Спит. А тебе-то что? — недовольная вторжением.
— А то, что я денщик евоный. И ухаживать за всем обязан. Разоблачить надобно государя, дабы почивал покойно. Ему завтрашний день всей Россией управлять. Ты что ль ухаживать будешь?
— Почему бы и нет? — возмутилась Анхен.
— Э-э, — отмахнулся от нее Меньшиков, — твое дело бабье, государю по-бабски услужить, коль он интересом воспылал. Сполнила и все. Отвали покуда в сторону. Надобно будет — позовем ищо. А покудова, брысь отсель, я разоблачить государя намерен и сон евоный сохранять.
Анхен фыркнула, поднялась и вышла.
— Во-во, и дверь прикрой. Тихохонько. — ухмыляясь напутствовал ее денщик царский. Раздев царя, бормотавшего чего-то во сне, накрыл одеялом, а сам на полу пристроился. Не забыв подушку прихватить лишнюю. Под голову себе. Не кулак же подсовывать.
Проснулись поздно. Петр сел на кровати. По сторонам озирался: Где это я? Увидел Меньшикова на полу растянувшегося, телом дверь перегораживая. Усмехнулся про себя:
— Стережет, яко пес верный. — ногой босой дотянулся, пнул слегка:
— Эй. Алексашка!
— Чевой, Петр Лексеевич? — пробормотал денщик не поворачиваясь к царю.
— Давай, вставай, квасу холодного принеси. — Петр руками пошарил, одежду разыскивая. Нашел, одеваться начал:
— Башка трещит, мочи нет. Говорю тебе — вставай! Квасу неси.
Меньшиков вскочил быстро, глаза опухшие протер кулаками. Зевнул широко, зубы здоровые блеснули. Рот раззявленный перекрестил мелко. Пробормотал:
— Да уж. Вечор прошлый славное воздаяние Бахусу было…
— Сам головой чувствую — согласился Петр, чулки натягивая. — Я ничего там не вытворил?
— Не-а-а — опять зевнул Меньшиков, — ты, государь, лишь девку помял Монсову слегка, а так ничего боле.
— Анхен? — Петр лоб наморщил, вспомнить пытался, — ну и где ж она?
— А я прогнал, царь-батюшка. Дабы почивать тебе не мешала.
— Ну и дурак!
Меньшиков надулся, башку в сторону отвернул.
— Чего морду воротишь? Раз царь сказал, что дурак, знамо так оно и есть. Вон сколь раз тебе говорю: квас тащи, а ты все в носу ковыряешься.
— Сей момент, Петр Лексеевич! — Меньшиков метнулся к двери и загрохотал башмаками по лестнице.
— Эх. Алексашка! — ухмыльнулся довольно царь. Опять лоб наморщил. Тщился про ночные забавы вспомнить. Про Анхен белокурую. Груди помнил женские бесстыже оголенные, а боле ничего. Как провал.
— Вот и квас, Петр Лексеевич. — Меньшиков уже стоял на пороге светелки с большим ковшом запотевшим в руках.
— Давай! — протянул руку. Горло все пересохло. Язык с трудом ворочался. Пил долго и жадно. Тушил пожар внутрях бушевавший. Оторвался, наконец. Выдохнул облегченно:
— Ну что там? Внизу-то?
— Да ништо! Князь-кесарь Ромодановский тебя дожидается. Дело у него срочное до особы твоей. Да шотландец старый Патрик Гордон просил передать. Яко ты царь проснешься, так его известить. Тож поговорить хочет. О делах воинских.
— Иди, скажи князю Федору Юрьевичу, что спускаюсь. А Патрику передай — сам зайду. Пусть и Лефорта позовет. Потолкуем. Да, вот еще, — Меньшиков в дверях обернулся, — ты…это, скажи-ка Анхен… — замялся, слова подбирая, — пущай в палаты царские переедет. Понял?
— Дак, как не понять. Сполню! — Денщик вышел. По лестнице спускаясь, раздумывал:
— Не хватало девку нам немецкую во дворец волочь. Царя и так антихристом зовут на каждом углу московском, а тут и вовсе. Окромя староверов и все попы наши взвоют, с патриархом Андрианом вкупе. Не годиться. Надо придумать, чтоб девка здесь осталась. Пущай на Кукуе царь ее навещает. Тут и балуется.
«Он не хотел подражать Европе. Он хотел, чтобы Россия была Европой»
Иосиф Бродский, «The City of Mistery»
Князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский ни свет ни заря встал. В попойках царских он лишь для вида участвовал. Да и Петр Алексеевич не трогал боярина старого. Не карал, как других, чарой штрафной в полведра. Иных и до смерти споить мог. А князя не трогал. Умом понимал, кто в государстве заместо царя справиться. Только он! Это ему было приказано два года назад, когда царь уезжал по Европам странствовать с посольством великим: «Править Москвой! А всем боярам и судьям прилежать до него, Ромодановского. К нему съезжаться всем и советовать без промедления. Когда он захочет!». Тогда ж и титул дал князя-кесаря.
Власть великую имел князь-кесарь. И не только от доверия царского, а еще от того, что приказом Преображенским заведовал. Страшными делами приказ занимался. Одна изба Съезжая чего стоила. Нехорошее место. Пытошное. Сколь людей загублено там, запытано насмерть. А казнено сколько? Смертям предавали лютым, изощренным. Голову срубить, аль повесить — то дело плевое. И конец для человека легкий. Хрясть топором — и все. А вот на кол посадить, да медленно, чтоб под тяжестью своей человек сам себя казнил, разрывая все внутренности, иль за ребро, на крюк железный подвесить, пусть висит, повялится, покуда не сдохнет, — тут Ромодановский выдумщик был. Жестокости неимоверной человек. Одним словом, Рюриковичей потомок. От одного из предков своих — Иоанна Васильевича Грозного совсем недалеко ушел. Детей малых именем его пугали. Да что там дети, всяк боялся боярина свирепого.
