Том Шервуд - Остров Локк

Ознакомительная версия.

Всё оказалось достаточно просто. Если ты, любезный читатель, пожелаешь послушать рассказы бывалых людей – будь уверен: они тебя ждут. Пристань в порту тайно поделена на участки, на которых «работают» те, кто изображают таких вот бывалых людей. Презабавное зрелище! Они стараются перещеголять друг друга одеждой – то расшитой золотом, то превращённой в лохмотья. Они причудливо расписаны страшными шрамами. У них очень часто можно увидеть деревянную ходулю вместо ноги, «оторванной испанским ядром», или железный крюк вместо руки, «отсечённой карибским пиратом». У каждого – своя любимая тема: кто-то живописует схватки с пиратами, кто-то ужасы с акулами, кто-то выплетает истории о поисках невероятных сокровищ и кладов. Одним только похожи рассказчики друг на друга: у каждого на плече обязательно сидит громадный цветной попугай – как доказательство того, что рассказчик был-таки на неведомом юге, потрясающем и ужасном.

Их много в порту, но возле каждого собираются-таки изрядные кучки «домашних» мальчиков и неопытных, юных матросов, которые слушают невероятные эти истории с утра до вечера, раскрыв в изумлении рты. Время от времени владельцы сонных больших попугаев натужно кашляют, хрипло произнося: «пыль на гландах…», и тогда слушатели торопливо подают ему медяки – на бутылку вина или кружку рома.

Первые несколько дней был таким вот разиней и я.

Был, пока не обошёл всех рассказчиков и не обнаружил – с изумлением и досадой – что истории у них одинаковы, как близнецы. Что делать? Рассовать разочарование по карманам и ехать домой? Нет «бывалых» здесь, нет…

И всё-таки я их нашёл. Портовые грузчики (они же – состарившиеся матросы) – вот кто действительно кое-что повидал! Подслушанные случайно обрывки их разговоров убедили меня в том, что вот их-то истории – подлинны. Но как войти в это закрытое братство? Чужакам нет входа в такие компании! Но я, как ни странно, сумел. За ничтожную, вздорную плату я нанялся в грузчики и с прочими наравне таскал целыми днями тяжёлые бочки и ящики. Но зато потом, вечерами, слушал, холодея от восторга, рассказы о дальних странах, которые вставали передо мной нагромождением красот и опасностей, о благородных людях и жестоких пиратах (чьи образы были едва ли колоритнее тех личностей, что восседали на перевёрнутых пустых бочонках рядом со мной), о нищете и несметных сокровищах, о коварстве и благородстве, о жизни и смерти.

Особенно близко сошёлся я с кряжистым одноглазым грузчиком, которого все так и называли – «Одноглазый». В первые дни я испытывал к нему страх и скрытую неприязнь (и сейчас мне стыдно в этом признаться). Правую сторону лица его, от макушки до подбородка, пересекал рваный багровый рубец – след от клинка, очевидно, тяжёлого и тупого. Свою пустую глазницу он прятал под косой чёрной повязкой, а ниже, неровно сросшаяся, комковатая кожа была подтянута кверху, и правый верхний клык его был постоянно оскален. А представьте себе плечи и руки его – могучие, узловатые, и сплошь покрытые нескромными татуировками, самые непристойные места которых были стёрты, точнее – выжжены раскалённым железом, и, следовательно, так же обезображенные уродливыми шрамами. Ещё Одноглазый был молчалив и угрюм. Как его было не сторониться?

Изменил моё отношение к нему случайно подслушанный разговор двух его товарищей, из которого я узнал нечто изумительное. Оказывается, Одноглазый был лихим и удачливым охотником за неграми, и на торговле рабами сделал себе состояние. Вдруг однажды ночью (это рассказывал очевидец), он как бы сошёл с ума. Спрыгнув с гамака, он битый час стоял столбом, а затем бросился будить спящих товарищей-пиратов, каждому задавая один и тот же вопрос: «Это был не сон? Это был не сон?..» Затем стал рыдать, биться головой о шпангоут [7], был связан и облит водой.

В первом же порту он, бросив вещи, сошёл на берег и, по слухам, отвёз все имеющиеся у него деньги в ближайший монастырь, где отдал их настоятелю, не называя себя и ничего не объясняя. Потом вернулся в порт и нанялся на погрузочные работы, несмотря на то, что свежие раны на нём, покрытые кровавой коркой, трескались и сочились: по пути ему встретилась кузня, куда он завернул и раскалёнными кузнечными клещами (не жутко ли вообразить!) стёр с себя некоторые наколки.

Итак, он сделался молчалив, сумрачен, отказался от вина и не ел мяса, заявив однажды назойливой пьяной компании, что не желает быть поедателем трупов, пусть даже это трупы животных. Но – брался за любую, пусть и самую тяжёлую работу, а чтобы восстановить силы, покупал солёные морские водоросли, сушёные грибы, мёд (съедал его вместе с воском) и, что особенно любил – привезённые из азиатской страны Московии мелкие лесные орехи.

В груди моей возникло призрачное раскалённое железо: жёг и мучил меня вопрос, что же такое увидел он в своём сне?

Против прежнего отношения к нему, против воли, я стал к нему тянуться. Но заговорил он со мной сам.

– Малыш, – сказал он как-то (а его рваный рот с клыком превратили это слово в «малысс»), не наклоняйся, малысс, над грузом (а мы носили бочонки с солёной сардиной, весом в девяносто фунтов каждый, не монетных фунтов, заметьте, а торговых, которые более чем на четверть тяжелее), не наклоняйся, спину сорвёсс.

– А как же тогда? – с готовностью откликнулся я и, надо признаться, не без страдальческой мины разогнул спину.

– Бочонок скати со сспалеры (со шпалеры [8]), и ставь его на дно. Поставил? Присядь перед ним. Низко присядь, до земли. Руками обхвати. К зывоту призми. Вставай. Неси. Удобно?

Что ж, не только удобно. Легко! Главная цель на погрузочных работах: сделать так, чтобы было легче.

Вечером я приготовил ему кастрюльку чая (вечером он много пил) и заварил не только индийский чёрный чай, но добавил зелёного, с Цейлона, и ещё сушёных цветков магнолии. Он принял мою кастрюлю с удивлением. Лицо его дрогнуло, взгляд метнулся внутрь, он стал на секунду ребёнком. Откинув голову назад и влево (чтобы не мешала правая, рваная сторона рта), Одноглазый медленно, одним долгим движением выцедил чай, сжал большим и указательным пальцами закрытый левый глаз и немного так посидел. Потом открыл глаз, счастливый, влажный, и сказал:

– Умеесс придумывать, малысс. Как сделал такой запах?

– Магнолия…

– Ах, да…

Он пригласил меня сесть рядом, мы помолчали. Молчание не было тягостным. Оно было естественным и спокойным. Он сказал:

– Ты работаесс не за деньги. Ты довольный и сытый.

Я, чуть помедлив, признался: кивнул.

– Ты сколько хочесс детей?

– Двоих, – ответствовал я, почему-то совсем не удивившись вопросу.

– Будет трое.

Ознакомительная версия.