Если то, что я ел в тот раз, действительно было маленьким кусочком одной из этих плавающих Великих Пирамид, которых мне впоследствии было суждено увидеть в Западном океане, то я могу лишь пожалеть, что так и не смог выразить своего восхищения тому герою или армии героев, которые изловили это чудо и выволокли его на берег. Любая из парочки исполинских йейемичи, которые резвились поблизости, подталкивая одна другую в бок, могла бы перевернуть мой акали, даже не заметив этого. Но ничего подобного, равно как и никакой другой беды, со мной не случилось, а на шестой или седьмой день моего вынужденного путешествия, когда я уже насухо вылизал последние капли рыбного сока из миски, исхудал, покрылся волдырями и ослаб, по океану вдруг пронеслась серая завеса дождя. Ливень нагнал мое суденышко, окатил его водой и умчался дальше, что позволило мне освежиться, утолить жажду и наполнить дождевой водой свою миску. Но вместе с облегчением пришла и тревога, ибо дождь принес с собой ветер и на море началось волнение. Мое каноэ подскакивало и болталось, как щепка, и очень скоро мне пришлось использовать миску для того, чтобы вычерпывать перехлестывавшую через края морскую воду. Впрочем, несколько ободряло то, что ветер и дождь пришли сзади — с юго-запада, как я рассудил, вспомнив, где находилось в то время солнце, — так что меня по крайней мере не относило дальше в открытое море.
Другое дело, устало подумал я, что это, похоже, уже не имеет особого значения: так или иначе, а смерти в море мне не избежать. Поскольку ветер и дождь не прекращались, а океан продолжал безжалостно швырять мой акали, о сне и отдыхе пришлось забыть. Я беспрерывно вычерпывал воду, а она прибывала снова и снова. Руки мои ослабли, миска уже казалась тяжелой, как большой камень, и мне все с большим трудом удавалось вылить ее содержимое за борт. Невозможность заснуть не помешала мне впасть в некое оцепенение, так что затрудняюсь сказать, сколько еще дней и ночей прошло таким образом, но, похоже, все это время я не прекращал, уже бессознательно, вычерпывать воду. Припоминаю все же, что под конец мои движения становились все медленнее и медленнее, а уровень воды в лодке повышался гораздо быстрее, чем мне удавалось его понизить. Ну а когда я наконец почувствовал, что днище каноэ скребется о морское дно, и понял, что оно все-таки затонуло, мне оставалось лишь из последних сил удивиться тому, что я не ощущаю, как смыкается вокруг вода и как рыбы играют в моих волосах.
Должно быть, я тогда потерял сознание, ибо, очнувшись, обнаружил, что дождь перестал, а с неба светит яркое солнце. А оглядевшись в удивлении по сторонам, я вдруг понял, что хотя суденышко мое и впрямь затонуло, но произошло это на мелководье, где вода едва доходила мне до пояса. Как оказалось, каноэ прибило к длинному, усыпанному гравием пляжу, тянувшемуся в обе стороны, насколько мог видеть глаз, причем совершенно безлюдному.
С трудом, поскольку все еще чувствовал страшную слабость, я выбрался из затонувшего акали и, волоча за собой промокшую торбу, заковылял к берегу. Там росли кокосовые пальмы, но лезть на дерево или искать себе какую-нибудь другую еду у меня не было сил. Их хватило лишь на то, чтобы вывернуть котомку и разложить ее содержимое сушиться на солнце, после чего я заполз в тень пальмы и вновь потерял сознание.
Пробуждение пришло в темноте, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что меня больше не качает и я наконец на суше. Но вот где именно, у меня не было ни малейшего представления. Похоже, правда, что где бы я ни находился, я был там не один, ибо со всех сторон слышались странные пугающие звуки. Шорохи и пощелкивания доносились до меня одновременно ниоткуда и отовсюду. Каждый звук по отдельности был не очень громким, но вместе они сливались в странный шум — на меня не то надвигался невидимый пожар, не то старалось украдкой окружить множество людей, причем делали они это не слишком умело, ибо постоянно наступали на все прибрежные камушки и на все пробивавшиеся сквозь гальку прутики.
Я вскочил, и звуки мгновенно стихли, но стоило мне усесться обратно, как зловещий хруст возобновился. Это продолжалось всю ночь: при малейшем движении шум смолкал, но потом все начиналось снова. Поскольку днем, до того как лишиться чувств, я не удосужился воспользоваться зажигательным кристаллом, огня у меня не оказалось и разжечь его было нечем. Так что мне оставалось лишь, насторожившись, лежать, боясь, как бы неведомо что не бросилось на меня из мрака. И лишь с первыми лучами рассвета стало ясно, что это был за шум.
В первый момент по коже у меня забегали мурашки: все побережье, за исключением прогалины вокруг того места, где я лежал, кишело зеленовато-коричневыми, неуклюже копошившимся, переползая один через другого, крабами. Их было столько, что и не сосчитать, и они относились к какому-то особому виду, с которым я никогда прежде не встречался. Крабы вообще не особо симпатичные существа, но все те, которых я видел раньше, были, по крайней мере, симметричны. А эти нет: две их передние клешни сильно различались по размеру. Одна клешня, испещренная ярко-красными крапинками, была большой, неуклюжей, громоздкой, с ярко-красными и голубыми крапинками, другая же, однотонная и тонкая, походила на сухой расщепленный прутик. Каждый краб, используя свою тонкую клешню как барабанную палочку, стучал ею по большой, словно по барабану. Животные занимались этим без устали, и получалось у них совсем не музыкально.
Рассвет словно бы послужил для них сигналом прекратить свою смехотворную церемонию. Крабы принялись стремительно расползаться по бесчисленным норкам, но я, памятуя, что они передо мной в долгу за бессонную, тревожную ночь, изловил нескольких этих тварей. Тела их были слишком малы и содержали так мало мяса, что его едва ли стоило выковыривать, но вот содержимое больших клешней, которые я запек над огнем, прежде чем расколоть, оказалось очень вкусным. Впервые за невесть сколько времени я насытился и сразу же ощутил себя человеком. После этого я поднялся на ноги, чтобы толком осмотреться. Не приходилось сомневаться, что я вернулся в Сей Мир и, бесспорно, находился на его западном побережье, но при этом меня забросило далеко на север, в совершенно неизведанные края. Море, как и везде, простиралось здесь до самого горизонта, но выглядело куда более спокойным, чем знакомые мне южные моря: ни валов, ни вспенивающихся барашков, лишь мягко накатывавший на пляж прибой. В другом направлении, на востоке, за пальмами и другими прибрежными деревьями громоздился горный массив. Горы вздымались высоко, но то были не безжизненные вулканические кряжи, близ которых мне недавно довелось побывать, а склоны, поросшие густыми лесами. Определить, как далеко на север отнесли меня океанское течение и пригнавший дождь ветер, у меня не было ни малейшей возможности, но я понимал, что если просто пойду вдоль побережья на юг, то рано или поздно снова вернусь к той бухте близ Цеборуко, откуда легко найду дорогу в хорошо знакомые края. К тому же, пока я оставался на берегу, мне не приходилось беспокоиться насчет еды или питья. Даже если не найдется ничего другого, я мог сколь угодно долго продержаться на крабах-барабанщиках и кокосовом молоке.
