доселе не испытывали тяжести общественного давления. Ибо они были обложены налогом и принуждены отдать даже шерсть своих овец, которая являлась их главным средством существования и единственным способом удовлетворить их нужды и расходы. Полагали, что такая масса денег превысит сумму королевского выкупа; она, однако, оказалась недостаточной, когда все собранное свезли и подсчитали в Лондоне; подозревали, что это случилось из-за мошенничества исполнителей. Вследствие недостаточности первого сбора королевские служащие сделали и второй, и третий; расхитили большую часть собранного, прикрыв явное преступление хищения почетным наименованием королевского выкупа. И поскольку время не ждало, получилось, в общем, так, что саранча съела то, что оставили гусеницы, личинки бабочки-медведицы съели то, что оставила саранча, а что не съели личинки, погубила плесень [93] – начали изымать священные сосуды; однако поскольку достопочтенное определение отцов не только дозволяло, но даже предписывало, чтобы подобные сосуды были использованы для освобождения христианских пленников [94], было решено, что тем более стоит их употребить на освобождение плененного владыки. Таким образом, чаши для причастия со всего пространства Англии были переданы королевским сборщикам, либо же выкупались чем-то менее ценным (например, Элеонора выкупила священные сосуды аббатства Сент-Эдмундс-Бэри. –
Е. С.). И когда уже казалось, что в Англии не осталось денег, а королевские сборщики налогов уже устали и выдохлись, собирая деньги, все же собранная сумма так и не покрывала размер королевского выкупа; и таким образом, большая часть назначенной суммы была выплачена служащим императора, а король, чтоб его заточение не простерлось и далее сверх меры, удовлетворил императора предоставлением достаточного [количества] заложников».
Печть Элеоноры Аквитанской
Конечно, церковники, в силу присущей им алчности и обычая грозить гневом Божьим за любое прикосновение к их мошне, не всегда охотно подчинялись «раскулачиванию». Уже упоминавшийся ранее воинственный аббат Самсон из Сэнт-Эдмундс-Бэри в истерике сказал сборщикам, что они могут и золото с гробницы святого короля Эдмунда сорвать – но «гнев святого настигнет и тех, кто близко, и тех, кто далеко; более всего покарает он тех, кто возжелал снять с него последнюю рубаху». Надо полагать, именно поэтому королева Элеонора выкупила для обители подлежащие конфискации св. сосуды и иную утварь [95].
Хронист Радульф де Дисето писал: «Крупные церкви расстались с сокровищами, сохранившимися с давних времен, а мелкие приходы лишились серебряных потиров (чаш для причастия. – Е. С.)… Архиепископы, епископы, аббаты, приоры, графы и бароны пожертвовали четвертью своего годового дохода; цистерцианские монахи и премонстранианцы (нищенствующие ордена. – Е. С.) отдали годовой урожай шерсти [96], а клирикам пришлось выживать на жалкую одну десятую поступлений».
Итак, сборы заняли несколько месяцев; далее стал весьма острый вопрос транспортировки. Разумеется, королева-мать решила лично везти выкуп за сына в Германию, и основных проблем на первом этапе путешествия было две: во-первых, нередкая в Ла-Манше буря вполне могла перетопить корабли. Во-вторых, король Филипп не отказал бы себе в удовольствии напасть на флотилию Элеоноры, завладеть выкупом и, таким образом, убить двух зайцев – обогатиться и задержать Ричарда в плену. Тогда королева собрала целый флот в Ипсвиче, Данвиче и Оксофрде. По личному распоряжению Ричарда прибыл его главный лоцман – Ален Траншмэр, за 4 года до того ведший его корабли в Палестину. Неизвестно, как королева распределила серебро, но по мощи своей королевские суда (наверняка это были известные по III Крестовому походу своей грузоподъемностью и непотопляемостью buzzes – каждый из них мог принять на борт порядка 80 лошадей и более 300 человек воинов – не считая прислуги и матросов) вполне могли устоять перед бурей, а тем более – атаками грабителей и самого короля Франции. Элеонора оставила государство на попечение Губерта Кентерберийского, ее сопровождали Готье Руанский, Лоншан и ряд видных представителей духовенства и знати, в том числе аквитанской, включая одного из Лузиньянов – Гуго Черного.
В начале января 1194 г. огромный обоз, груженный английским серебром, дополз до Кельна, где англичан приветливо встретил епископ Адольф, и королева рассчитывала на скорое освобождение сына, назначенное на 17 января, но… Император медлил, наконец, передвинул дату на 2 февраля. Все сначала затихло, а потом взорвалось – да как же так! Негодовала не только Элеонора и верные слуги Ричарда – возмутилась вся высшая немецкая знать и духовенство, которым отлично была ведома причина отсрочки! Как только по Англии начались сборы выкупа, Филипп и Иоанн рассудили «перекупить» короля Англии. Вот их «прайс-лист», предложенный Генриху (согласно Роджеру Хауденскому). Если тот оставит Ричарда в заточении до Михайлова дня (8 ноября – к этому сроку они надеялись завладеть землями Ричарда по обе стороны Ла-Манша) – получит 50 000 марок от Филиппа и 30 000 – от Иоанна. Другое предложение было дальновиднее и щедрее: император получал бы по 1000 фунтов за каждый месяц, проведенный Ричардом в плену – не секрет, что порой узники содержались лет по 30! Поскольку Генрих то ли колебался, то ли торговался, союзники повысили ставку, предлагая 150 000 (100 000 – от короля Франции и 50 – от принца) за то, что король останется в плену еще на год или будет передан им. Последнее на 99 % означало последующее физическое устранение Ричарда или в «лучшем» случае – темницу до смерти. Воистину, императору было над чем задуматься.
Но, во-первых, восстала немецкая знать, для которой Ричард в последнее время вообще стал культовым героем – не только благодаря стоически переносимым и притом незаслуженным несчастьям, но и став неким символом этой антиимперской средневековой фронды. Уильям Ньюбургский так передает их заявление Генриху (пер. с англ. – Е. С.): «Империя, господин император, уже достаточно осквернена недостойным пленением самого благородного короля; не наноси же на ее честь несмываемое пятно!»
Прознав, что затея сорвалась, Филипп нарушил мир и напал на Нормандию, стремясь ее захватить, но пока что имел успех лишь во взятии Эврё и еще нескольких замков – несмотря на то, что, как правило, военные действия в Европе в зимний период всегда затухали. Итак, вероломство ему почти не помогло, хотя он по-прежнему находился в Нормандии и угрожал Руану. Во-вторых, Иоанн по дурости своей усугубил тяжесть своего положения, отправив некоего Адама с приказами к комендантам своих замков быть готовым начать военные действия. В Лондоне Адам, не уступавший дуростью своему господину, изволил отужинать с архиепископом Губертом, где неосмотрительно выложил не только много ценной информации, но обмолвился о самом главном – недостатке у Иоанна людей. Ему спокойно дали уйти, после чего внезапно к нему пришел на дом сам лорд-мэр и
