Вениамин решительно поднялся и направился к двери. Отец к нему. И этак тихо, с покорностью в голосе:
— Вень!.. Дай на бутылочку.
— Нет, отец. С пьянством будем кончать. Мне жениться надо, а как я тебя такого невесте покажу? Да она испугается и не пойдёт за меня. Ты посмотри-ка на себя в зеркало. На кого ты похож?..
Вениамин хлопнул дверью и направился к деду Амвросию.
Дед Амвросий жил посредине хутора возле холма, на котором стоял домик Степана Разина. Ему было сто два года, но он держался на ногах, в любую погоду и в любое время года работал в саду, а если и не в саду, то обязательно что-то делал. Старуха его давно умерла, два сына и дочь жили в городе, звали его к себе, но он говорил: пока я ещё не старый, буду жить у себя. Возле дома у него висела рельса, и он два-три раза в год собирал хуторян, давал распоряжения. Давно им сказал, чтобы землю не продавали и цыган из хутора прогоняли. Но, видно, из-за этого его национализма Тихон Щербатый и прислал администратором на хутор залетевшего на Дон из каких-то краёв нерусского человека по имени Хасан. Хасан этот жил на хуторе один, но в конторе сидел редко, а всё больше ошивался на районном рынке, где у него было много родственников и друзей.
Чубатого дед встретил у калитки, спросил:
— Чего тебе?
— В Каслинской был сбор, дед Гурьян приказал казакам не пить.
— Ну? А они?..
— Не пьют.
— Хорошо. У тебя труба есть?
— Нет у меня трубы.
— Ну, тогда ударь в рельсу.
Вениамин с радостью принялся колотить в рельсу. И колотил долго, и сильно — так, что могучие звоны далеко катились за Дон.
Люди сходились. И скоро на холме, с которого Разин начинал свой грозный поход по земле русской, уж сошлись стар и мал — весь хутор. Возле деда, как всегда, стояли два казака: один пожилой и бородатый Василий, а другой молодой, угрюмый и молчаливый Григорий.
Старик церемоний не разводил, он сказал:
— В Каслинской взялись за ум, бросили пить, живут по-божески, а мы?.. Хуже, что ли, их?..
Казаки и казачки замерли, и даже дети стояли тихо. Дед Амвросий повернулся к Василию, затем к Григорию. Тихо проговорил:
— Передайте приказ: водку не пить!..
Кто-то крикнул:
— А пиво? А самогон?..
Дед уточнил:
— Ничего не пить. Только воду из колодца. И молоко.
Василий трубным голосом повторил приказ.
Дед продолжал:
— Бабам рожать.
Василий и эту команду повторил:
— Бабам рожать!..
Народ зашевелился, послышался смешок, женские голоса. А дед подавал новую команду:
— Землю не продавать.
Василий орал:
— Землю не продавать.
В этот момент невдалеке от деда остановился автомобиль. Из него вышел Хасан. И дед, увидев его, Василию:
— Хасану ехать домой.
Хасан заверезжал:
— В чём дело? Зачем такой спектакль?
Дед Амвросий не удостоил его взгляда, проговорил:
— Не уедешь — будем пороть плетью.
Эту команду Василий и Григорий уже проорали вдвоём — и особенно громко:
— Не уедешь, будем пороть плетью!..
Народ стал расходиться. Чубатый и Николай Степанович возвращались домой вместе. Сын сказал:
— Ну, что, отец, будешь пить или как?
— Пить-то, наверное, буду, но только из хутора придётся уезжать. Время покажет. Посмотрим.
Забегая вперёд, скажем: зеленый змей улетел и из хутора Паньшино и больше его никто не видел. Отец Чубатого тоже не пил. И как-то сказал сыну:
— Я думал, не отпустит она меня, родимая, а вот приказал дед Амвросий — и отступила. Удивительное дело — и не тянет. И снова я свет увидел. Дело теперь надо искать, работу.
А тем временем события в Каслинской разворачивались с быстротой, которая ещё недавно казалась немыслимой: и всё началось с события в Грузии — там случилась бархатная революция. Грамотей Евгений говорил: вот тебе и робкие грузины, как их обозвал поэт. Выходит, никакие они и не робкие, а среди бывших советских республик первыми скинули демократическую власть. Те, кто был на фронте, говорили: грузины — хорошие солдаты, они во время войны дрались наравне с русскими. Правда, есть в них этакий занозистый гонор, но такой грешок и в каждой малой нации водится. Они, малые нации, ровно дети: взрослыми хотят казаться.
Радио разных стран всякое болтало об этом событии: чаще всего говорили о том, что на место серебряного лиса Шеварднадзе пришли бешеные экстремисты. Они ещё покажут себя! Оно, может, и так, но мы-то, русские, знаем: хуже Шеварднадзе зверя нет. Он и русским нагадил, и Грузию на части развалил, и голод, холод ей устроил — удивительно, сколько зла людям может принести один человек! Мы думали, что страшнее Меченого дьявола, то есть Горбачева, и гнуснее Беспалого пьянчуги Ельцина и людей на свете нет, ан есть! Вот и в Грузии такой объявился.
Грузинские события тем хороши, и примечательны, и обрадовали они русских тем именно, что прецедент создали, то есть показали отчаявшимся, разуверившимся, что злодеи не вечны на престолах; вот собрались люди, взяли одного такого под белы ручки и вывели из президентского кабинета. И не случайно через два дня после этих событий и в Киеве на площади собрался народ, и плакаты взвились над головами: долой президента Кучму и правительство. Не уйдёте, так получите грузинский вариант.
Россия смотрит на все эти события и неровно дышит. Вот если Москва поднимется, а вместе с ней и вся Русь!..
Одним словом — прецедент! Вот что важно!..
Грузины вдруг поголовно стали героями. Они как бы и за нас, русских, отомстили: этот старый лис и в России успел прослыть отъявленным негодяем. Он и войска наши вместе с Меченым дьяволом из Германии выводил, и шельф морской на Дальнем Востоке американцам «подарил». И много других гнусностей натворил он, будучи министром иностранных дел России. Нет, не забудут русские люди его паскудства, будет он проклят во веки веков и забыт вместе со своими подельниками Меченым-Горбачёвым, пьяницей Ельциным и Хромым дьяволом по фамилии Яковлев.
Ну, а в Каслинской?..
Неожиданно в саду, когда там уж был собран и продан в городе обильный урожай яблок и груш, когда была закончена подготовка к зиме и в саду оставались лишь несколько сторожей, появились омоновцы во главе с офицером. Старшему сторожу офицер сказал:
— Вы тут больше не нужны. Хозяин пришлёт своих сторожей.
— Какой хозяин?
— А такой. Ваш сад давно продан, и следующий урожай будут собирать другие люди.
Пока омоновцы разговаривали со старшим сторожем, другие сторожа, а их было четверо, разошлись по своим будкам, а один побежал в станицу и рассказал всё старшему агроному-садоводу Елизавете Камышонок. Она оповестила о пришельцах женщин, послала двух живших у неё пареньков на стройку храма, а сама с подругами двинулась к саду. В руках у женщин были дубины. Подошли к офицеру. Елизавета спросила:
