«Эта женщина, которой я отдал когда-то все свое состояние, а затем и свою честь, — сказал он себе, — будет через неделю разгуливать под руку с новым поклонником и расскажет ему всю мою историю. Как я был глуп и смешон!»
Это течение мыслей произвело в Гонтране такую же реакцию, какая произошла и с Леоной. Презрение перешло в ревность; он вскрикнул от бешенства при мысли, что та, которая была его идолом и рабыней, может полюбить другого.
— Хорошо же! — решил он, горько улыбнувшись. — Одним преступлением больше или меньше, не все ли равно? Уже давно маркиз де Ласи, когда-то честный и храбрый, вступил на дорогу низкого убийства… подчиняясь неумолимой судьбе.
Гонтран во что бы то ни стало захотел отыскать Леону и отправился к полковнику.
— Друг мой, — сказал он ему, — я служу нашему обществу, зато и общество должно сослужить мне службу.
— Конечно, — согласился полковник, — мы принадлежим вам телом и душой. Чего вы требуете от нас?
— Я хочу найти Леону.
— Леону! — вскричал полковник, глубоко изумленный. — Что же случилось с нею такое?
— Не знаю.
— Хорошо! Через двадцать четыре часа, — сказал, провожая маркиза де Ласи, полковник, — вы узнаете, где находится Леона.
Когда Гонтран ушел, полковник задумался. Наступала ночь; небо было туманно, как часто бывает в Париже. Этот человек, с сверкающим и глубоким взором, с облысевшей головой, с лицом, носившим неизгладимые следы бурно проведенной жизни, страстей и мучившего его честолюбия, вдруг вскочил и начал ходить из угла в угол по комнате.
В это время он был как бы величественным олицетворением зла, ни перед чем не останавливающегося для достижения своих целей, каковы бы они ни были.
— Бедная Леона! — прошептал он. — Она одна храбрее всех этих пошлых глупцов, которых я соединил в общество. Один только я храбр в нашей ассоциации, созданной мною и ради моих же выгод.
Он с презрением пожал плечами.
— Дурачье! — прошептал он. — Я вам всем служил, буду еще вам служить, и вы забудете надолго, что вы — мои рабы; но настанет час свести счеты, и тогда мы посмотрим, кто был слепым орудием — я или вы? Благодаря вашим порокам и вашему социальному положению я держу всех вас в своих руках; я держу вас в руках благодаря вашим преступлениям; да, вы в моей власти, и никто из вас не посмеет изменить мне, тогда как я… О, я! Как только я захочу, я порву с вами связь и пойду искать на другом краю света власти и счастья, которых уже никто не сможет отнять у меня.
Он замолчал.
— Странная судьба! — вскричал он. — Сам сатана засмеялся бы, если бы узнал, что я совершаю все эти преступления и поднимаю всю эту грязь единственно для того, чтобы обогатить существо, которое люблю, как только может отец любить своего ребенка.
При последних словах постоянное выражение жестокости на лице этого человека исчезло, и слезы умиления показались на глазах у лютого зверя.
— О, сын мой! — воскликнул он горячо и с чувством чисто материнской нежности.
Но все это произошло быстрее молнии. Отец исчез, снова уступив место бандиту, жестокому и надменному.
— Бедная Леона, — сказал он насмешливо, — как жаль, что она владеет моею тайной. Мне нравится ее порочность, но такая женщина, как она, слишком опасна, если ее не держать в руках. Любовь, гордость, страх смерти, боязнь общественного мнения — ей все это нипочем… она ничего не боится. Ах! Если бы она была матерью!.. Но у нее нет ребенка. А так как она владеет моею тайной, то предоставим ее судьбе.
Слова эти сопровождались усмешкой, в которой можно было прочесть приговор флорентинке, приговор безапелляционный и неумолимый, как судьба, роль которой играл этот человек.
Вот что произошло вечером в день бегства Леоны. Из улицы Порт-Магон флорентинка в сопровождении полковника отправилась на улицу Шоссе д'Антэн, в квартирку, убранную со вкусом, окна которой выходили в большой сад. Во дворе к услугам молодой женщины стояла заложенная карета.
— Вы выедете вечером, — сказал ей полковник, — и в карете. Нужно избегать встречи с Гонтраном до тех пор, пока не разыграется наша комедия. Все зависит от ее постановки. Вечером вы поедете в Оперу, закрыв лицо вуалью, чтобы вас не узнали. Вот билет от ложи, которая находится в бельэтаже у самой авансцены, так что публика почти не заметит вас; ложа де Верна напротив вашей.
— Хорошо, — сказала Леона, — понимаю. Если ложа пуста, я не сниму вуали; если же в ней кто-нибудь будет…
— Нет, — возразил полковник, — как раз наоборот.
— А! Превосходно, поняла… он узнает, что это я…
— Именно.
— И его любопытство будет возбуждено.
— Вы угадали.
— Итак, — добавила флорентинка, — от любопытства до любви, от любви… до безумия…
— Только один шаг, — подсказал полковник.
Он оставил Леону в ее новом жилище, советуя ей надеть в Оперу все черное — цвет, наиболее оттенявший ее ослепительную красоту, а сам отправился на улицу Виктуар.
Так как де Берн был у полковника, то последний должен был отплатить ему визит. А потому ничего не могло быть естественнее посещения полковника Леона. Де Берн уже с месяц находился в Париже.
Накануне, как известно, он всадил пулю в шею шевалье д'Асти и сам был слегка ранен в бок; но рана его была настолько легка, что он считал излишним ложиться в постель; одевшись по-домашнему и полулежа на оттоманке в курительной комнате, он разговаривал со своими двумя новыми приятелями, когда вошел полковник.
— А! Это вы! — приветствовал его хозяин. — Милости просим; не получили ли вы сведений о Лемблене?
— Да, сегодня утром, — ответил полковник, — жизнь его вне опасности, но выздоровление его затянется надолго.
— Тем хуже!
— А как другой? — спросил де Берн одного из своих друзей.
— Ах! — ответил тот. — Рана шевалье настолько тяжела, что врач ни за что не отвечает. Шея прострелена.
— Без сомнения, раненый — один из ваших друзей? — с простодушным видом спросил полковник.
— Увы! Нет. Это один из моих противников. Рука у меня, к несчастью, очень тяжелая.
— Как! У вас опять была дуэль?
— Вчера утром на Кателанском лугу.
— С кем?
— С шевалье д'Асти.
— Я с ним не знаком, — сказал полковник, — но часто слыхал это имя.
— Мы поссорились в Итальянской опере.
— Без сомнения, из-за какого-нибудь пустяка?
— О! Как вам сказать…
В таком случае я догадываюсь: причиной была женщина, как в большинстве дуэлей.
Вы ошибаетесь, полковник, причина была еще проще: мои друзья уверили меня, что мне для того, чтобы прославиться, не хватает любовницы и дуэли на пистолетах. Чтобы найти первую, нужно время, а повод к дуэли найти ничего не стоит… Я увидал господина, лорнировавшего меня, спросил его о причине — и дело готово.
