– Тейерданк! – повторил Эббо. – Мне это имя неизвестно! Так ты, матушка, сойдешь к ужину? Я не усну, не повидав его.
– Послушай, сын мой, – и, наклонясь к Эббо, она тихо проговорила. – Тебе действительно надо повидать его; но прежде, дозволь мне поставить у лестницы Гейнца и Коппеля с секирами, чтобы придти к тебе на помощь, если будет нужно. Ты ведь совершенно не способен защищаться, – и Христина с удовольствием увидела улыбку Эббо.
– Менее, нежели в то время, – сказал он, – когда наш кузен Вильдшлосс посетил нас здесь. Я вижу, за кого ты принимаешь этого путешественника, но сомневаюсь, чтобы рыцарь священного ордена выполнил свое мщение над раненым и больным человеком. Я не хочу, чтобы его оскорбляли бесполезными предосторожностями. Если он добровольно отдался в наши руки, то и я охотно предамся ему. Я впрочем думал, что он совершенно покорил твое сердце.
– Скорее он внушил мне уважение своей важной осанкой, – сказала Христина – Я подозреваю, что он переодет, и не доверяю ему. Попроси меня не оставлять тебя наедине с ним, сын мой.
– Нет, милая матушка, – сказать Эббо. – Дела, о которых он со мной будет говорить, вероятно не дозволят присутствия третьего лица, не говоря уже о том, что оно и мне было бы тягостно. Приподними мои подушки, пожалуйста. Благодарю. Теперь пусть он выбирает, хочет ли иметь Эбергарда Адлерштейна другом или врагом?
Ужин приходил к концу. Единственный свет, озарявший высокие покои, происходил от пламени еловых полен, пылавших в печи и бросавших бледный отблеск на исхудалые черты юного больного. Выражение его лица было грустно, несмотря на быстрый и проницательный взгляд, который он кинул на человека, вошедшего в комнату и подошедшего к нему так поспешно, что мерцающий огонь позволил ему разглядеть только длинные, белокурые кудри, блеск пояса, украшенного каменьями и красивое очертание высокого мужчины.
– Милости просим, господин рыцарь, – сказал Эббо. – Сожалею, что мы не можем принять вас более достойным образом.
– Вам, менее нежели какому другому хозяину, следует извиняться, – сказал путешественник, и Эббо вздрогнул при звуке его голоса, – я боюсь, что вам много пришлось страдать, и остается еще много выстрадать.
– Рана, нанесенная мечом, быстро заживает, – сказал Эббо, – но выстрел в бедро мучит и докучает мне. Клянусь, что врачи только увеличили боль. Я всех их возненавидел с тех пор, как меня три дня держали пленным в аптекарской лавочке. Я же, в глазах их, вылечился от сильной лихорадки кружкой холодной воды.
– Что же они с тобой делали, бедное дитя мое?
– Они налили кипящего масла в рану, как противоядие свинцу! – сказал Эббо.
– Если бы это со мной было, то я прежде всадил бы свинец в их череп, – хотя у них и без того его довольно! Почему же свинец ядовитее стали?
– Я задал этот вопрос всем хирургам, и ни один не сумел дать удовлетворительного ответа! Они одни более перережут людей, чем все мушкеты, даже когда и ландскнехты их будут носить. Увы! – не мог не воскликнуть Эббо. – Что же станется тогда с рыцарством?
– Оставь эти старые предрассудки, – сказал Тейерданк. – Рыцарство должно быть в сердце, а не в оружии. И юноша, настолько идущий вместе с веком, чтобы начать строить мост, должен бы это знать! Когда все наше войско будет снабжено этим оружием, ряды его будут плотны, как железная стена, как ряды английских стрелков или фаланги македонские. И когда каждый человек будет иметь при себе пистолет, вместо пищали, то жизнь его в тысячу раз будет безопаснее.
Лицо Эббо освещалось пылавшим огнем. Рыцарь заметил его нахмуренный лоб и дрожащие губы.
– А, – прибавил он, – ты жестоко испытал это оружие на себе?
– Дело не обо мне, – сказал Эббо, – моя рана одна из случайностей войны.
– Понимаю, – сказал рыцарь, – ты вспомнил о выстреле, разорвавшем дорогие для тебя узы? Юноша! Никто так искренно не опечалился этим, как король Макс.
– И он был прав, – сказал Эббо. – Он потерял не только одного из лучших слуг своих, но и лучшую половину другого.
– Но в этом еще довольно задатков, чтобы сделаться храбрым рыцарем, – сказал Тейерданк, горячо пожимая руку юного страдальца. – Как ты смог победить старого Вольфганга? Ну, расскажи мне? Я обещал Виртенбергскому маркграфу заняться этим делом, когда прибуду в монастырь св. Руперта, к тому же, я довольно хорош с королем Максом.
Ласка и сочувствие Тейерданка произвели на Эббо более действия, нежели желание представить свое дело в благоприятном свете. Он, не колеблясь, ответил на все вопросы своего гостя, и объяснил, как Мориц Шлейермахер подал ему мысль построить мост.
– Надеюсь, – сказал Тейерданк, – что торговцы представили тебе свои права. Потопленный товар, по закону, принадлежит владельцу того или другого берега.
– Это верно; но мы думали, что истому рыцарю не подобает пользоваться несчастьем бедных путников.
– Барон Эбергард, верь мне: доколе ты будешь думать и поступать таким образом, никакие мушкеты в мире не достигнут твоего рыцарского достоинства! Где ты почерпнул эти правила?
– Мой брат был святой, а мать моя…
– Ах, кроткое лицо ее служит тому доказательством, даже если бы бедный барон Казимир не сходил по ней с ума. Юноша, ты тут воспрепятствовал делу истинной любви. Неужели ты бы не мог вынести такого храброго отчима?
– Нет, – сказал Эббо с жаром, – к тому же с последним вздохом Шлангенвальд признался, что мой отец не умер, но в неволе у турок.
– Прах побери! – воскликнул Тейерданк в изумлении. – В неволе у турок, говоришь ты? В котором году это случилось?
– Это было до моего рождения, – отвечал Эббо, – в сентябре 1475 года.
– Ага! – прошептал Тейерданк, как бы говоря сам с собой, – в тот год, когда старый барон Шенк дал себя победить мусульманами в Райне на Сааре. Между ними начались переговоры, и я бы не удивился, если бы старый Вольфганг тут служил посредником. Хорошо, продолжай, юноша; вернемся к нашему вопросу: Какое было начало вражды, так долго державшей обоих рыцарей вдали императорского знамени?
Эббо начал свой рассказ, и окончил его в то время, как колокол часовни сзывал к вечерней молитве. Тейерданк, прежде чем пойти на этот призыв, спросил больного, не желает ли он, чтобы к нему кого-нибудь прислали? Эббо поблагодарил его, сказав, что ему никого не нужно до тех пор, пока мать не вернется с молитвы.
– Нет, ты устал, – сказал Тейерданк, – тебе надо отдохнуть. Не сказал ли я тебе, что я несколько сведущ в лечении?
И, не дав ему сопротивляться, Тейерданк, поддерживая его одной рукой, другой поправил подушки, потом тихо уложил его, сказав:
– Спокойной ночи, и да благословят тебя святые, храбрый, юный рыцарь! Спи покойно, и выздоравливай на зло лекарям. Я не в силах бы был потерять вас обоих.
