сошёлся с девкой Агнешкой — быть может, в отместку ей, Беате. Но это полбеды. Настоящая беда в том, что Цешковский догадывался о её чувствах и как-то открыто пообещал, что человеку тому не жить.
От таких мыслей впору в петлю лезть. От тоски, от ревности, от безвыходности… Но сначала убить Цешковского, из-за которого её жизнь сломана! Как славно было бы его пристрелить… И что с того, что на нём держится вся подготовка к новому восстанию? Зачем оно вообще? Кончится тем, что польская земля опять напьётся польской же крови — допьяна. Вот и всё…
В успех плана Заливского Беата не верила. Она слишком хорошо помнила, как два года назад российская армия разгромила польские регулярные полки, усиленные добровольцами. На что же теперь рассчитывали деятели Комитета и стоявшие за ними англичане? Горстка волонтёров без какой-либо надежды на серьёзную поддержку местного населения… Не так уж плохо жилось полякам в Российской империи, чтобы, всё бросив, встать под штопаные знамёна вождей эмиграции…
Беата не знала, сколько просидела вот так, скованная безысходной горечью. Громовой храп Цешковского, проникший даже сквозь закрытую дверь спальни, вернул её к реальности. Раз нет служанки, готовить завтрак придётся собственноручно. Неженкой Беата никогда не была и домашнюю работу любила. Не хотелось, конечно, готовить для Цешковского, но тут уж деваться некуда, — есть самой тоже надо.
Кухонные хлопоты немного подняли настроение. Надев передник, оставшийся от Баси, Беата почистила и разожгла печь, поставила варить яйца, нарезала хлеб, сыр и ветчину. Она даже стала тихонько напевать «Хей, соколы!» [32], чтобы работалось веселее. Поставила на огонь чайник и решила позавтракать до того, как встанет Цешковский, — сидеть с ним за одним столом удовольствие сомнительное.
И вот когда она уже заваривала чай, в квартиру постучали. Это был громкий, серьёзный, требовательный стук. Тот, кто так стучит, не допускает и мысли, что его могут не впустить. Конечно, это не консьерж, не молочник, не бакалейщик. А кто ещё может навестить в ранний час? Вытирая руки передником, Беата подошла к двери.
— Кто там? — спросила настороженно.
— Это полиция. Именем Французского королевства откройте! — громко произнёс грубый мужской голос.
Помедлив, недоумевающая Беата открыла дверь. И с первого взгляда поняла, что никакая это не полиция.
В прихожую вошли трое мужчин. Плечистый малый с плутовской физиономией, одетый в заплатанную куртку. Высокий усатый человек лет пятидесяти с мрачным видом в тёмном пальто и мягкой шляпе. А третий, третий…
У Беаты задрожали ноги и сердце забилось часто-часто. Руки сами собой прижались к груди.
— Это вы?!
И столько радостного изумления было в её голосе, что человек невольно вздохнул.
— Я это, я, пани Беата. Доброе утро.
— Но как же вы здесь… вернее, почему… И при чём тут полиция?
— Я вам всё объясню, пани, но позже, — твёрдо сказал он. И, наклонив голову, негромко добавил: — А сейчас вы мне скажите: где ваш муж?
Несмотря на усталость и боль в повреждённой голове, Зыху долго не спалось. Забившись под одеяло, он продолжал в полудрёме перебирать в уме бурные события последних часов.
Важнейшее дело сделано: шпион, работавший в Комитете, найден и обезврежен. Попытка украсть документы восстания сорвана. Казалось бы, чем не повод для радости? Но радости не было, и Зых знал, почему. Он так долго мечтал, что, когда враг будет установлен, своими руками его задушит. Или зарежет. Или пристрелит… Но выяснилось, что делать этого пока нельзя.
Зых не очень верил, но и не исключал, что шпион работает на французскую тайную полицию. И если так, он становится неприкасаемым. За смерть своего человека французы вполне могли наказать, тем более что отыграться на польском эмигранте — милое дело. Потому-то человек-сова решил выждать три дня. Либо французы к нему действительно нагрянут, и, значит, человека придётся вернуть. Либо шпион блефует, и тогда через три дня Убогий его кончит. А потом отрежет и предъявит голову… Конечно, можно было бы просто убить. Но Зых не хотел отказывать себе в удовольствии заглянуть в мутные, мёртвые глаза головы, лишённой туловища, и даже щедро заплатил Убогому за предстоящее удовольствие авансом.
А сегодня вечером предстояла встреча с Шекспиром. (Очень его смешило, что новый представитель Интеллидженс сервис носит знаменитую литературную фамилию.) Надо будет поставить англичанина в известность о том, что благодаря его, Зыха, усилиям опасность внутри Комитета ликвидирована. Пусть знает, что Зых работать умеет.
Но главное не в этом. Перед началом операции Шекспир решил лично встретиться с теми, от кого её успех зависел в решающей степени. Устроить своего рода смотр. Познакомиться, дополнительно проинструктировать… Ну что ж, за свои деньги имеет право. Люди оповещены и вечером явятся на общий сбор, который назначен в отдельном зале уютного ресторана «Маленькая жемчужина», что на бульваре Тампль. А уже через несколько дней — в путь. Он тоже выезжает в Галицию, чтобы оттуда вместе с Заливским перебраться в Царство Польское и уже на месте руководить восстанием.
При мысли об этом Зых ощутил приятное возбуждение. Он с удовольствием вспоминал время, когда вместе со своими «народными мстителями» наводил ужас на целый уезд. Сколько москалей собственноручно отправил на тот свет! А теперь масштаб совершенно другой. Под его командованием будет целая армия, пусть на первых порах и немногочисленная…
Думая об этом, Зых наконец заснул.
Проснуться пришлось раньше, чем хотел. В дверь квартиры кто-то стучал сильно и громко. По старой, ещё лесной привычке очнулся мгновенно. Сел в постели, настороженно соображая, кто бы это мог быть. Услышал вопрос Беаты («Кто там?»), разобрал и обрывок зычного ответа («…Именем Французского королевства!..»). Мгновением спустя скрипнула открытая Беатой дверь.
Так, значит, шпион не соврал, и французы действительно явились к нему, Зыху, чтобы выяснить судьбу своего агента? Будь он проклят… Похоже, удовольствие заглянуть в мёртвые глаза врага не сбудется. Удивляет, правда, быстрота, с которой полиция начала его искать…
В прихожей невнятно звучали чьи-то голоса. Зых уже был на ногах. Набросив поверх белья домашний халат, подошёл к порогу спальни. Распахнул дверь.
И со сдавленным воплем рухнул на пол, получив ошеломляющий удар ногой в пах.
Как истинное дитя парижского дна Жак с врагами не церемонится. Вот и сейчас вместо приветствия сильно пинает Зыха ниже пояса прямо с порога. И пока тот корчится на полу, быстро связывает ему руки припасённой верёвкой. Вместе с Каминским сажают хозяина дома на стул. Пан Войцех трогает меня за плечо.
— Прошу помнить — он мой, — говорит сквозь зубы.
— Подождите, пан Войцех, — отвечаю с досадой. — Давайте сначала
