людьми, но марксистами не были, часто называли популистами.
Популизм был, по сути, стилем руководства, ориентированным на массовую политику и победу на выборах. Послевоенное время ознаменовалось немалыми успехами латиноамериканской демократии: к голосованию допустили женщин, снизили возрастной ценз до 18 лет и даже отменили требования к грамотности. Многие страны сделали голосование юридическим обязательством. И вот в Бразилии большинство проголосовало за то, чтобы в 1951 году Жетулиу Варгас снова стал президентом – несмотря на диктаторские наклонности, которые он показал весьма ярко, его правительство давало надежду на вполне материальное улучшение жизни многих людей. В послевоенный период националисты, пришедшие к власти по всей Латинской Америке, зависели (как очень немногие правительства до них) от свободно выраженного избирательного права большого числа людей – по сути, от коалиции представителей среднего класса и промышленных рабочих.
Угодить этой коалиции было труднее, чем угодить горсткам землевладельцев тут и там, а все остальное доверить управляемым выборам, как это делали неоколониальные правители. Чтобы победить на выборах вскоре после войны, националисты применили популистскую политическую тактику: кандидаты ездили по стране, собирая массовые митинги, и много выступали по радио. Популисты разгромили старые сельские олигархии и их империалистических сообщников за пределами страны. Популистские призывы были рассчитаны на то, чтобы привлечь избирателей из рабочего класса видением радикального улучшения условий жизни, не отпугивая избирателей из среднего класса образами классовой борьбы. Национализм помог придать этой новой коалиции ощущение единой цели.
Популистская политика удерживала власть вдали от старой коалиции – сочетания олигархических и внешнеэкономических интересов, – управлявшей большей частью региона до 1930 года. Экономическая мощь землевладельцев и международных финансистов рассеялась, когда обанкротился великий экспортный бум, но они были готовы вернуться, как только возродится система импорта-экспорта. И, кроме того, старой коалиции по-прежнему принадлежало решающее влияние на голосование в деревне. Таким образом, латиноамериканским националистам нужно было победить – и победить по-крупному – в индустриализирующихся городах.
Между тем после Второй мировой войны индустриализация Латинской Америки начала тревожно замедляться. Когда импортные потребительские товары вернулись на прилавки, окно возможностей для ИСИ закрылось. Потребительские товары из США снова стали доступны для удовлетворения отложенного спроса. Чтобы выдержать конкуренцию, латиноамериканским производителям требовались капитальные товары: новое оборудование для заводов. Профицит торгового баланса в годы войны обеспечил Латинской Америке покупательную способность для приобретения промышленного оборудования в Европе и США, но Европа восстанавливала собственные заводы, разрушенные войной, и это привело к дефициту капитальных товаров на мировом рынке.
Американские экономисты и поддержавшие их деловые и дипломатические голоса рекомендовали вернуться к импортно-экспортной торговле, как это было до 1929 года. Латиноамериканские страны, убеждали американские экономисты, должны делать то, что у них получается лучше всего: сконцентрироваться на своем «сравнительном преимуществе» производителей сырья и продуктов питания с низкой заработной платой. Это, в свою очередь, помогло бы промышленно развитым странам мира делать то, что лучше всего получается у них: производить технику (от автомобилей до тонкой электроники) и культурные товары (такие, как фильмы и стили одежды), определяющие современность. Согласно либеральной экономической теории, результатом такого «разделения труда» станет повышение общего уровня жизни. Но с точки зрения латиноамериканских националистов, это была гарантия возврата к неоколониализму. Для них индустриализация стала краеугольным камнем национального развития, единственным, что могло выровнять возможности на экономическом игровом поле между Латинской Америкой и уже развитыми промышленно странами.
Этот запрос на ускоренное развитие нашел влиятельного союзника в Экономической комиссии для Латинской Америки (ЭКЛА), созданной Организацией Объединенных Наций. Путеводной звездой ЭКЛА был аргентинец Рауль Пребиш, самый влиятельный латиноамериканский экономист за всю историю. Его анализ был сосредоточен на «периферийном» положении Латинской Америки (экспортирующей сырье) в глобальной экономике, в которой чем дальше, тем более выраженно доминировал промышленно развитый «центр» (США и Европа). Для большинства латиноамериканских экономистов теория «центр-периферия» (или теория зависимости) Пребиша в качестве руководства к действию заменила либеральную теорию сравнительных преимуществ. Проблема, по их мнению, заключалась не в том, как найти сравнительные преимущества периферии, а в том, как выбраться с окраин.
Таким образом, в послевоенные годы латиноамериканские националисты столкнулись с «коалицией» серьезных проблем: неотложными социальными потребностями, контратакой старых политических противников, ослаблением экономической базы и враждебностью США. Популистская политика во многом стала ответом на эти вызовы. События в Аргентине, Бразилии и Мексике с разных сторон иллюстрируют развитие популистской темы.
В Аргентине, самой богатой, промышленно развитой, городской и грамотной стране Латинской Америки того времени, существовало и самое динамичное националистическое движение: перонизм. Военные, которые контролировали страну в 1930-е, действовали иногда как националисты правого толка, но чаще как хранители старой социальной иерархии. Хуан Перон, по имени которого названо движение, был офицером-националистом, а став министром труда, завоевал поддержку среди аргентинских рабочих. Опасаясь влияния Перона, правительство удалило его, но 17 октября 1945 года огромная демонстрация рабочих в центре Буэнос-Айреса потребовала его возвращения. С тех пор перонисты торжественно отмечали 17 октября как День верности, а их враги ежегодно жаловались на «День святого Перона». В 1946, после избрания президентом с большим отрывом, Перон дал напуганной аргентинской элите дополнительный повод для жалоб.
Президентство Перона в Аргентине (1946–1955) ознаменовалось формированием действующих профсоюзов и быстрым объединением промышленной рабочей силы. Рабочий класс все эти десять лет оставался опорой перонистского движения. Перон и его жена Ева Дуарте – Эвита для миллионов, которые ее обожали, – в старой доброй националистической манере злились на традиционную землевладельческую олигархию – класс, нелюбимый городскими жителями в целом. Эвита сыграла огромную роль в мобилизации перонистского движения. Ее драматические жесты в поддержку бедноты помогли движению расширить аудиторию за пределы профсоюзов.
Эвита (до встречи с Пероном – гламурная актриса «мыльных» радиопостановок) выросла в бедности и атмосфере социального остракизма. Как многие рабочие-перонисты, она приехала в Буэнос-Айрес из «деревни». Они знали, что она понимает их. Она определенно говорила на их языке. Даже ее роскошный гардероб в европейском стиле, далекий от крестьянских нарядов Фриды Кало, пришелся аргентинским рабочим по вкусу. Яркий стиль Эвиты приглашал их насладиться ее триумфом: «Я одна из вас. Я вас не забыла. Моя слава принадлежит и вам тоже!» Она заявляла, что ее величайшая гордость – заслуженная «любовь простых людей и ненависть олигархов». Она создала Фонд социальной помощи и с явным удовольствием лично занималась благотворительностью.
В 1947 году Эвита помогла аргентинским женщинам получить право голоса и выступила за равную оплату труда. Но это не мешало ей считать, что высшим стремлением женщины должны быть замужество и материнство: «Мы рождены, чтобы хранить очаг, а не болтаться на улицах». От
