Меншиков ахнул про себя и ощутил смутную, но вполне определенную угрозу: не фаворита ли вздумалось поменять бывшей прачке Марте Скавронской, от краткого поста осатаневшей?..
И верно при этом взбледнел и потом покрылся, поскольку состояние его не осталось незамеченным.
— Что с тобою, Александр Данилович? — спросила государыня, — Уж не дурно ли тебе сделалось? О тайной болезни она не догадывалась.
— Не гляди на меня, матушка, — вымолвил он. — Сие от поста строгого упадок сил. Два дня выдержать осталось испытание Господне…
Это ее несколько вразумило, по крайней мере, владычность голоса слегка пригасла.
— Все одно скажи нам прямо. Ибо испытываем мы глубокое прискорбие по поводу размолвки вашей с Яковом Вилимовичем.
— В чем выгода моя, сама подумай, матушка? — покорно вопросил светлейший. — Сие есть навет и оговор. Ради себя ли я пекусь, всюду поспевая государственные дела исправить? Верно, граф обиделся за Берг-Мануфактур-коллегию. Да ведь запустил дела горнозаводские!.. Нет моей выгоды ни в чем, государыня, разве что впрягаюсь сам, да тяну возы. И сие от осознания долга своего, а не корысти для. Коли Господу угодно было, чтоб тебе я служил, Екатерина Алексевна, и Отечеству, супротив Его воли выступить не смею.
Примолк, поджавши живот и ожидая снизошедшей на нее милости, однако речь его действия не возымела.
— Граф пишет, ты самоуправство творишь, — холодно произнесла государыня. — От имени нашего указы шлешь в сибирские землицы. И правишь там, суды чинишь, как тебе заблагорассудится.
«Ах ты сукин сын! — воскликнул про себя Меншиков, имея в виду якутского воеводу. — Ужель к Брюсу побежал защиты искать, шельма? И все ему доложил?!»
Оправдываться светлейший мог бы перед Петром Алексеевичем, но уж никак не перед своей бывшей стряпухой и прачкой.
— Не хотел допрежь говорить тебе, Екатерина Алексеевна, — сказал он озабоченно, — дабы праздника светлого не омрачать… Да ты вынуждаешь.
— Сказывай! — было веление.
— Мы с Брюсом товарищи давние, и оба птенцы гнезда Петрова, И хоть связывают нас узы дружеские, да покрывать графа я не намерен. Сей жалобщик мною в измене наконец-то уличен. Ты же, государыня, того не ведая, возвысить его вздумала. Без совета моего чин фельдмаршала пожаловала… А его впору всех чинов и званий лишить да в крепость заточить, ибо теперь доподлинно известно: изменник он.
— Да быть сего не может, — вяло отмахнулась императрица. — Который раз ты уличаешь, да уличить не сподобился ни единожды. — На сей раз Брюс выдал себя с головою.
— В чем же суть?
Меншиков паузу сделал, дабы словам своим добавить значимости.
— По воле твоей, государыня, учинена была распря между ясачными народцами, дабы оных укротить и вытравить возможные хулы и крамолы на семью царствующую. А тако же на корню пресечь всяческие ереси безбожные, отюгагиров исходящие. Покойный император Петр Алексеевич сим весьма озабочен был, и ты, матушка, замыслы его достойно воплотила. Но поскольку чувонцы сии — народец варварский и нрава дикого, то в кровной мести удержу не ведают, и посему войной междуусобной схватились многие полунощные землицы, от коряков до долган. Свара перекинулась и к хантам, и уж зыряне с манси готовы схватиться. Ходить по рекам, а равно и по суше опасно стало, купцы торговать боятся, ясак не собирают, а что собрали — разграбили. Поскольку же Брюс состоит в сношениях с югагирами и имеет на них влияние, я просил его отписать Головину, пребывающему на Енисее, дабы тот поспособствовал установлению порядка и мира среди ясачных народцев. А замирить их оному Головину вполне по силам, ибо при нем идет невеста для чувонского князца, Варвара Тюфякина. Коль оженил бы он Оскола Распуту на ней и слово взял более не свариться, мир свершился бы еще раннею зимою. И порядок установлен был бы во всех землицах.
Он вновь примолк, отягощенный раздумьями горькими, и промокнул платком испарину на челе. Государыня внимала ему с интересом, а от воздержания ум ее просветлился, и потому растолковывать сказанное, как он обыкновенно делал, не пришлось.
— И что же граф? — поторопила она. — Не стал отписывать?
— Решительно отверг предложение. Ругался на меня и ногами топал.
— Ужель он угрозы не зрит? Ну, как сибирские народны сговорятся и супротив России пойдут? На что нам сия война, когда из-за камня Уральского только блага к нам текут?
— В том-то и суть, матушка, — зрит и навред сделать хочет, — загоревал Меншиков. — Мало того, готов еще более возбудить ссору туземцев.
— Каким же образом?
— При Головине имеется собственноручный указ Петра Алексеевича даровать югагирам права людей российских и от ясака ослободить. Прося отписать Головину на Енисей, я потребовал, чтоб сия бумага передана была воеводе якутскому. А воевода распоряжение имеет ее уничтожить. Отказываясь исполнить требование, Брюс мыслит усугубить положение. Ежели сейчас по наущению графа оный Головин либо кто иной указ обнародует, распря вспыхнет с новой силой. Ибо соседствующие с югагирами народцы захотят того же, что получат чувонцы, и откажутся платить ясак.
Императрица некоторое время ехала молча, и тучное ее тело под скромными темными нарядами тряслось, ровно густой, сбитый студен ь, несмотря на то что карета была на мягком, английском ходу.
— Право же, не знаю, — наконец обронила Екатерина. — Какова ему выгода в сем раздоре?
— Сговор я подозреваю, — прямо ответил светлейший. — С Долгорукими и Ягужинским. Но хитрый, изуверский, голой рукою не возьмешь. Всякая война, тем паче в Сибири, супротив тебя обернется, Екатерина Алексеевна. Скажут, императрица с ясачными сладить не может, куда уж ей до отношений с народами просвещенными, европейскими. А сие есть измена, матушка…
Сказав так, он исподволь поглядывал на государыню, стараясь угадать ее размышления, однако от воздержания она будто враз научилась воздерживать и выражение своих мыслей. По крайней мере, на одутловатом и тоже трясущемся от плохой дороги лице.
Себе на уме стала Марта Скавронская…
— Заглянуть бы в сей час в книгу вещую, — отвлеченно проговорила она, — да прочесть, что писано на сей счет…
— Я бы тоже не прочь, — согласился светлейший. — Да только нет ее… Она обернулась:
— Неужто сыскали и сожгли?
— Неможно сыскать того, что не суше, — философски заметил он. — Тем паче сжечь.
— Знать, нету календаря югагирского?
— Камни по тундре поставлены есть. Они и почитаются за книгу. Варвары, одно слово…
— Разочаровал ты нас, Александр Данилович…
— Напротив, от искушений избавил. Гадание — дело бесовское. А с Брюсом след поступить так: коль уж указ издан, тому и быть. Но прошение об отставке удовлетворить надобно. И впоследствии сыск учинить о его измене. Никто упрекнуть не посмеет — напротив, узрят в сем твое благородство.
