Она ведь такая старая, для жилья — самая плохая. Там до сих пор только дрова хранили зимой, да в верхней части башни пажи держали голубей. Господин Паулос и их оттуда выгнал. То есть и пажей, и голубей.
— А теперь где они? — голос Эльзы против воли задрожал.
— Кто, ваша милость? Голуби?
— Да нет! Парсифаль где? И где мой муж?
— Господин герцог и их милость его отец полчаса назад уехали куда-то в сторону реки.
— А управляющий?
Вернер передернул плечами и неопределенно хмыкнул. Трудно сказать, чего при этом было больше в его лице — страха или отвращения.
— А кто ж его знает, где он может быть? Он — как летучая мышь: шныряет везде бесшумно и незаметно. Думаешь, что он далеко, а он — шасть, и чуть не рядом вылезает. И во все носищу свою сует, чтоб ему эту носищу подъемным мостом отдавило!
— Ясно! — Эльза сделала над собой усилие и усмехнулась. — Люди, что приехали с Парсифалем, тоже еще здесь?
— Нет, они уехали вместе с господином герцогом и его отцом. Уж не знаю, как господин Парсифаль, а эти-то приезжие совсем убрались — мулов с собой забрали, и на их седлах были свернутые пустые мешки.
— А в подвале западной башни весь день горел свет, — добавил совсем тихо мальчик-паж, выглядывая из-под шеи коня. — Там ведь только одно окошечко, совсем маленькое и высоко над землей: не заглянуть. А то бы я подсмотрел. Ведь интересно, что можно делать столько времени в дровяном подвале?
Эльза соскочила с седла и отдала мальчишке поводья:
— Отведи коня в стойло, Бруно. И не шатайся там, где бывают эти люди. Что бы они ни делали, тебя это не касается!
Покои герцогини находились в двух верхних комнатах донжона — над спальней располагалось помещение, в котором вместе с кормилицей жили ее дети. Они, впрочем, нечасто засиживались в доме. Обычно кормилица, цветущая сорокалетняя женщина, днем гуляла с маленьким Эрихом во внутреннем дворе, среди яблонь, а девочки — девятилетняя Лорхен и шестилетняя Гретхен — там же устраивали шумные игры.
Правда, в последние дни они редко выходили из дома. Ингеборг, так звали кормилицу, с первого взгляда возненавидела нового управляющего, зато он, напротив, стал открыто выказывать к ней интерес. Правду сказать, при всей своей некрасивости, Паулос обычно нравился женщинам, поэтому привык легко их добиваться. Но Ингеборг он внушал лишь брезгливую неприязнь, и она теперь старалась как можно реже покидать донжон, потому что «грек» никогда не поднимался в верхние покои. Что до девочек, то они ужасно боялись и этого человека, и новых стражников, а потому их стало трудно выманить во двор — они гуляли чаще всего на верхней площадке башни.
Там их и отыскала Эльза, возвратившись из своей поездки.
Девочки сидели на скамье, заботливо принесенной сюда кем-то из прежних охранников, и разыгрывали между собой какую-то куртуазную сцену. На голове у Лоры, изображавшей рыцаря, красовалась латунная чашка, действительно похожая на шлем, а Грета (благородная дама) украсила свою светлую головку венком из цветов плюща. Эти цветы можно было рвать, не спускаясь во дворик: плющ полз по стене донжона до высоты аж третьей площадки, и его ветви приветливо заглядывали в небольшие окошки.
Неподалеку от скамейки стояла люлька, прикрытая тонкой кисеей. Эрих, по случаю теплой погоды одетый только в льняную рубашечку, безмятежно спал, и потому Ингеборг позволила себе присесть на парапет площадки и предаться беззаботной беседе со стражником (Эльза потребовала от мужа, чтобы ее и детей охраняла только старая стража, и Лоэнгрин, смущенный ее решительностью, выполнил это условие).
— Мама, мама! — завопили девочки, вскакивая со скамьи и кидаясь навстречу герцогине.
Кормилица укоризненно всплеснула руками, но, по счастью, у маленького братца Лоры и Греты сон был крепкий, и звонкие крики сестер не разбудили его.
— Мамочка! — скороговоркой проговорила Лорхен, хватая Эльзу за рукав. — А тут снова был магистр... Ну... который вроде наш дедушка. И отец нас снова заставил здороваться. А мы не хотели. Он... он так смотрит на меня, будто хочет съесть!
— И на меня, и на меня тоже! — подхватила маленькая Грета. — Он стра-а-ашный! И глаза у него, как у волка.
— Перестаньте! — Эльза погладила по голове ту и другую, наклонилась, расцеловала их. — Нельзя так много выдумывать. У человека не может быть волчьих глаз — он же не оборотень.
— Оборотень! Оборотень! — хором закричали девочки.
И Лора очень серьезно добавила:
— Он нас всех не любит. И мы очень боялись, пока ты не вернулась.
— Но ведь он уехал. — Эльза пыталась говорить ласковым, успокаивающим тоном, однако понимала, что у нее это неважно получается. — Отец проводит его, вернется, и все будет хорошо.
— Парсифаль тоже вернется, фру Эльза, — возразила подошедшая Ингеборг. — Он не надел плаща и не взял свою дорожную сумку. Правда, у них были факелы. Думаю, они возвратятся только ночью или утром. Я сверху смотрела, как они уезжали. И эта крыса Паулос, да хранит нас Господь от его сглаза, провожал их к воротам и все что-то тараторил, тараторил... Никакой он не грек, уж вы мне поверьте! И не пристало господину герцогу доверять ему свой замок!
Молодая герцогиня опустила глаза, избегая взгляда кормилицы. Ингеборг умна и о многом уже догадалась. Но не хватает только признаться ей, что Лоэнгрин больше не волен поступать в собственном замке по своей воле и выполняет лишь волю отца-тамплиера!
— Ты весь день здесь, на площадке? — спросила Эльза кормилицу.
Та кивнула.
— Тогда, может, ты видела, что там делалось? Ну, возле западной башни? Что такое они туда привезли?
Голос герцогини против воли дрогнул.
Ингеборг пожала плечами.
