— Почему бы и нет? — спросила она, игриво приподнимая одну бровь. — Мне нравится ваш царевич, но кто лучше его людей знает, нравлюсь ли ему я?
— Кто лучше знает? — переспросил молодой воин, пораженный тем, что самая красивая женщина в Греции считает странную и некрасивую внешность его господина и друга привлекательной. — Сам Одиссей. Почему ты его самого не спросишь?
— Потому что за ним бы следили, — пояснила Елена. — Тиндарей — безумец. Он должен следить за всеми претендентами на меня. Но ему нет дела до воинов вроде тебя. Ты можешь относительно свободно ходить, куда угодно.
— Но я не могу сказать, какие чувства к тебе испытывает Одиссей. Однако он приехал сюда, как один из претендентов на твою руку, а это должно что-то значить.
— Это ничего не значит. Мы оба знаем, что все эти соискатели приехали сюда и за тем, чтобы унаследовать трон Тиндарея, и за тем, чтобы завоевать меня. В равной мере… Сомневаюсь, что кто-то из них станет любить меня по-настоящему, и я наверняка не смогу полюбить никого из них. Но Одиссей может отличаться от них. Он приехал из другой части Греции, с бедного острова, где нет желания воевать или расширять торговлю. Кто-то вроде него может полюбить меня такой, какая я есть, а не за мой титул. Так может ли он полюбить меня, Эперит?
Она вытянула вперед руку и схватила его за плечо, словно пытаясь выжать из него ответ. Эперит вспомнил слова Афины у ручья и задумался, не могла ли богиня ошибиться насчет Менелая.
— А ты бы вышла за него замуж, если бы он мог?
— Не в Спарте, — проговорила Елена.
Она отвернулась, прошла к стене, на которой изображался гигантский лебедь и его любовница-женщина, и уставилась на настенную роспись. Эперит последил за взглядом царевны и подумал, что в чертах жертвы лебедя есть что-то знакомое. В тусклом свете было трудно рассмотреть все в деталях, но создавалось впечатление, что художник изображал кого-то конкретного, чтобы эта героиня выделялась среди других фигур на фресках.
— Тиндарей хочет выдать меня замуж, чтобы у него появился преемник. Но я не уважаю ни Тиндарея, ни его амбиции. Это тебя поразило?
— Не все отцы заслуживают уважения.
Эперит снова посмотрел на настенную роспись. Лебедь стоял над обнаженной женщиной, которая лежала под ним с поднятыми коленями и раздвинутыми ногами. Голова ее была откинута назад и демонстрировалась в профиль, а длинные волосы каскадом падали на пол. Волосы были черными с сединой на висках. На стене изображалась Леда!
— Выйти замуж в Спарте — это значит удовлетворить его желания, — продолжала Елена, глядя на него через плечо. — Поэтому я хочу сбежать. Хочу сбежать из этого дворца, изо всех дворцов, вести простую жизнь. Если Одиссей возьмет меня на Итаку, я выйду за него замуж.
Пораженный Эперит забыл про картину с изображением матери Елены, он смотрел девушке прямо в глаза. Юноша позабыл, что Итака больше не принадлежит Одиссею. В это мгновение он думал только о том, как они украдут самую красивую женщину в Греции, и она станет жить на одном из островов в Ионическом море.
— А ты способна его полюбить? — спросил он.
— Не знаю. Я точно этого захочу, если он увезет меня из тисков, в которых меня держат властные и амбициозные мужчины. Но скажи мне, есть ли на Итаке заливы и тайные бухты, где женщина может купаться в одиночестве, куда за ней не последует дюжина поклонников и в два раза больше рабов?
— Думаю, что их много, — ответил Эперит. — Я знаю, что там много пещер, в которых можно спрятаться. И есть вершины гор, с которых можно увидеть, кто приближается, причем пока эти люди еще находятся далеко.
Елена улыбнулась и коснулась его щеки, и в это мгновение Эперит понял, почему мужчина может с удовольствием умереть за нее. Несмотря на надменность и потрясающую привлекательность, под внешней оболочкой скрывалась девушка, из которой получится идеальная царица Итаки. Или, возможно, Елена рассмотрит в качестве претендента изгнанного сына знатного господина, из города, еще более удаленного, чем Итака… Гиртий сказал, что она готова сбежать с простым воином. Услышанное юношей от нее самой этому не противоречило. Сбежит ли она с мужчиной, у которого нет ни богатства, ни дома, ни семьи? Огонь в ее глазах говорил ему, что возможно все.
— О, это ты! — воскликнула Пенелопа.
Она сидела на каменной скамье в дворцовых садах. Девушка обычно приходила туда каждый вечер перед тем, как отправиться спать. Эта часть дворца, как правило, пустела по вечерам, в особенности, если шел пир. Поэтому Пенелопа с удивлением увидела итакийского царевича, который шел к ней, пересекая лужайку.
— В это время в садах обычно тихо, — продолжала она. Одиссей посмотрел на царевну и снова почувствовал, что его влечет к ней, как и прошлым вечером. С тех пор он уже несколько раз пожалел о своем ответе. Все еще страдая от оскорбления, он обрадовался, застав ее в одиночестве в тихом саду.
— Я сбежал от шума большого зала, — пояснил он. — Я не привык к подобному. Но если хочешь, я вернусь назад и оставлю тебя наедине с твоими мыслями.
— Поступай, как хочешь, господин. Когда каждый вечер идут пиры, а везде полно гостей, трудно остаться в одиночестве. Но если ты настаиваешь на том, чтобы остаться…
— Если ты будешь настойчиво просить, я уйду, — сказал Одиссей, опустился рядом с девушкой на скамью и посмотрел на заполненное тучами небо. Пенелопа передвинулась на дальний край скамьи. — А пиры здесь всегда такие грандиозные?
— Грандиозные? Ну, наверное, они кажутся такими простым людям. Пиры гораздо пышнее, когда есть что праздновать. Если тебя пригласят на пир в честь бракосочетания Елены, то ты поймешь, что я имею в виду.
Одиссей точно знал, что она имеет в виду, но не обиделся. Его привлекал острый ум и сообразительность Пенелопы, даже если ее уколы направлялись против него. Царевич знал, как трудно молодой женщине, когда ее двоюродная сестра постоянно находится в центре внимания.
— Кстати, о Елене, — снова заговорил он, оглядываясь вокруг. — Я обратил внимание, что сегодня ее нет на пиру. Ты знаешь, где она может быть?
— Нет. Но она приходит лишь иногда и подолгу не задерживается. Думаю, что ее тошнит от всего этого внимания. По большей части она по вечерам остается у себя в покоях с рабынями или матерью.
— А ты чем занимаешься?
— Я? — Пенелопа удивилась его вопросу. — Иногда шью. Иногда посещаю учителей Елены. Они у нее лучшие на Пелопоннесе, хотя она их и не ценит. В другое время я сижу здесь и наслаждаюсь тишиной.
— А пиры?
— Если можно на них не ходить, не хожу, — призналась Пенелопа и неохотно рассмеялась. — Но я появляюсь, если прибыли новые гости. Царей и царевичей всегда хорошо встречают, но вашим людям дают только по кубку вина и предлагают место, где можно расположиться. Именно поэтому я их приветствую. Я сделала это своей работой. Может, мое проклятие — это рождение женщиной. Но если мужчины не демонстрируют настоящего гостеприимства, то женщины должны сделать то, что требует честь. Могу с гордостью скатать, что ни один человек не покинет Спарту, чувствуя, что его должным образом не поприветствовали.
