— Ну да, наверное, так. Эти «конгривы» полыхают, как пламя ада. Однако, парень, — возразил я, — ты же не уйдешь с того берега живым — ни один из вас не уйдет! Вашу штурмовую партию окружат и вырежут под корень — их ведь там тысячи, не забыл? Даже если вам удастся спалить их суда, вам это будет стоить, ну не знаю, тысячу, а то и две тысячи клинков.
— Зато мы спасем нашу страну, — спокойно говорит Якуб-бек. — И твою Индию, Флэшмен-багатур. Многие полягут на том берегу — но лучше сохранить наш Коканд на год, а может, на целое поколение и умереть как мужчина, чем видеть, как еще до осени наш край окажется под пятой этих скотов. — Он смолк. — Мы просчитали и трудности, и цену, и я спрашивал твоего совета как человека опытного не о том, как бить русских на берегу, что нам и без тебя известно, а по части этих ракет. Из твоих слов я вижу, что это может получиться. Шелк, — Якуб повернулся к ней, с улыбкой касаясь лба, — я в который раз восхищаюсь твоим умом.
Я поглядел на нее с внутренним содроганием. Она выдумала эту отчаянную, гибельную авантюру, в которой положат головы тысячи человек, а сама сидит, дергая котенка за усы. Однако, поразмыслив хорошенько, я пришел к выводу, что при удаче у них может получиться. Пять тысяч сабель, лихих, как Кутебар, с воем вынырнув из темноты, способны посеять панику в русском лагере и, вполне возможно, удерживать кусок берега достаточно долго, чтобы обратить русские же ракеты против их собственных кораблей. Мне ли было не знать, что любому дураку под силу запустить «конгрив». Но что потом? Перед моим мысленным взором предстали ночная резня и длинный ряд виселиц, тянущийся от форта Раим.
А они, эти чокнутые, сидят себе довольные, будто собираются пойти в гости на день рождения. Якуб-бек просит принести кофе и шербет, а зловещее лицо Кутебара расплывается в счастливой улыбке. Ну ладно, если им угодно сложить свои головы, я-то тут при чем? А если они преуспеют и сорвут нашествие русских, тем лучше. Можно будет доставить в Пешавар приятные вести. Бог мой, можно даже намекнуть, что именно я все это и организовал! Да газеты и без меня с этим справятся: «Необычайное приключение британского офицера. Русский замысел сорван благодаря его находчивости. Племенная жизнь Коканда. Захватывающий рассказ полковника Флэшмена». О да, небольшая порция славы будет совсем не липшей… Элспет придет в восторг… Я снова сделаюсь героем дня…
Но тут голос Якуб-бека вырвал меня из приятных мечтаний.
— Кто может сказать, что существует такая вещь, как случайность? Все происходит по воле Аллаха. Он посылает русские пороховые корабли. Он же дает средства к их уничтожению. И самое главное, — продолжает он, передавая мне чашку с кофе, — Аллах посылает нам тебя, кровный брат, без кого все это пошло бы прахом.
Вы можете удивиться, как я не сообразил сразу, что мне стоило распознать сигнал опасности, едва этот сумасшедший завел речь о ракетах Конгрива. Но я был так поражен этим планом и настолько не допускал возможности своего участия в нем, что эти последние его слова обрушились на меня как холодный душ. Чашка с кофе едва не выпала у меня из рук.
— Прахом? — повторил я. — Что ты хочешь этим сказать?
— Кто из нас обладает навыками или знаниями, необходимыми, чтобы управиться с этими вашими ракетами? — заявляет он. — Я же говорю, ты послан самим Аллахом. Английский офицер, которому известно, как устроены эти штуки, который наверняка добьется успеха там, где наши неумелые пальцы…
— Ты рассчитываешь, что я стану запускать для вас эти хреновины? — в крайнем испуге я произнес последние слова по-английски, и все оторопело уставились на меня. Я запнулся и, видимо, покраснел, после чего перешел опять на персидский.
— Знаешь, Якуб-бек… Мне жаль, но ничего не выйдет. Я же обязан ехать в Индию, чтобы передать вести о русском вторжении… эта армия… Нельзя рисковать, что сообщение не дойдет… Это мой святой долг….
— Но тогда не будет никакого вторжения, — с довольным видом говорит тот. — Вот увидишь.
— Но если у нас… у вас, я имел в виду, ничего не получится? — вскричал я. — Мне нельзя рисковать! Понимаете, я вовсе не говорю, что не хочу помочь вам. Я хотел бы, если бы мог, еще бы. Но если меня убьют, а русские, вопреки вашему безумному… я хотел сказать, бесшабашному плану, все-таки выступят, они же захватят мой народ врасплох!
— За это не беспокойся, — отвечает Якуб. — Новости дойдут до Пешавара. Даю тебе слово чести, так же как я поклялся своим людям не давать пощады этим русским отсюда до самого Гиндукуша. Но мы остановим их здесь, — и он стукнул кулаком по земле. — Я знаю! И твои солдаты в Индии будут готовы, потому что нашествие не состоится. Потому что мы победим. План Шелк безупречен. Разве она не наджуд?
И эта ухмыляющаяся мартышка снова кланяется ей, веселясь как Панч.
Святой Георг, вот это ситуация! Я не знал, что сказать. Якуб был твердо намерен втянуть меня в эту погибельную авантюру, мне же надо было найти выход. Но в то же время я не смел выдать им правду — что вся эта затея перепугала меня до чертиков. В таком случае мне наверняка конец — вы даже не представляете, что это за народ, и если Якуб-бек решит, что я вожу его за нос… Одно я знал точно: тут не закажешь экскурсионный поезд, на котором можно по-быстрому добраться до берега.
— Якуб, друг мой, — начинаю я. — Поразмысли минутку. Я бы мечтать не осмелился о большем, чем отправиться вместе с тобой и Кутебаром на это дело. Поверь, у меня есть к этим русским свиньям свой собственный счетец. И если в моих силах внести хоть ничтожный вклад в успех, я готов на это душой и телом. Но я не артиллерист. Мне известно кое-что об этих ракетах, но это не важно. Любой дурак сумеет нацелить их и выстрелить — Кутебару это проще, чем ветры пустить, — при этих словах все рассмеялись, как я и рассчитывал. — У меня же есть долг перед страной. Я, и только я один обязан доставить эти сведения — кому еще поверят? Видите теперь: придется вам обойтись без меня.
— Не уверен, — говорит Якуб. — Как мы без тебя? Может, ты и не артиллерист, но ты солдат, обладающий тем небольшим навыком, который может означать разницу между успехом и неудачей. И ты знаешь, мой кровный брат, умрем мы или останемся в живых, если эти корабли вспыхнут, подобно восходящему солнцу и пойдут ко дну, мы и тени не оставим от угрозы, нависшей над нашими с тобой странами! Мы разожжем огонь, который опалит даже кремлевские стены! О, Аллах, что за костер разгорится!
Одного взгляда на эти сверкающие глаза, на светящееся безумной радостью соколиное лицо было достаточно, чтобы сердце мое ушло в пятки. Как правило, когда дело касается моей шкуры, я не стесняюсь возвысить голос и готов простираться ниц пред престолами цезарей, но понимал, что сейчас ничто не поможет. Даже нервно сглатывая слюну, я отдавал себе отчет в справедливости его доводов: спросите Раглана, Герцога или Наполеона — они все сказали бы, что мне необходимо остаться. И нет смысла пытаться опровергнуть логику человека Востока — если, конечно, у тебя самого не огонь в крови. Поупиравшись немного, в пределах приличий, я согласился. Мы выпили еще кофе. Кутебар хвастливо разглагольствовал о числе русских, которых он убьет, а Якуб, обнимая меня за плечи, благодарил Аллаха за подаренную ему возможность разрушить намерения царя. А первопричина моих бед — узкоглазая ведьма в обтягивающих штанишках, не говорила ничего, только подошла к подвешенной к решетке беседки птичьей клетке и, нежно насвистывая, побуждала соловья спеть.
Я сидел, внешне спокойный, но внутренне сгорал от желания найти выход из положения, но без толку. Они перешли к обсуждению деталей дела, и оставалось только принять в этом участие, делая вид, что мне это по душе. Оглядываясь назад, обязан признать, что спланировано все было отлично: пять тысяч всадников, разделенных на три отряда под началом Якуба, Кутебара и Сагиб-хана, должны были как снег на голову обрушиться на лагерь у форта Раим в четыре утра, проложив себе дорогу к берегу и пирсу. Сагиб-хану предстояло защищать северный фас за пирсом, обращенный фронтом к Сырдарье. Якуб берет южный фас, выходящий на берег моря. Оба этих отряда смыкают свои ряды, образовывая кольцо стали и огня, противостоящее русским контратакам. Кутебар со своими конниками будет внутри, в резерве, прикрывая огневую партию — при этом все взгляды благоговейно обращались на меня, я же изображал в ответ широкую улыбку, которую любой дантист признал бы образцовой.
