но и Рюельское примирение не могло быть продолжительно. У королевской власти были отняты прежние ее средства относительно наполнения казны и не были заменены новыми; деятели Фронды остались нетронутыми и не были удовольствованы, поэтому не думали успокаиваться, а между тем испанцы, пользуясь смутою, приняли успешное наступательное движение. Войско, выставленное против них Мазарини на последние деньги, не могло сделать ничего важного, потому что Конде отказался им предводительствовать; после Рюельского мира он подпал влиянию своей сестры, герцогини Лонгвиль, которая незаметно приучала его отзываться о Мазарини с таким же презрением, как и фрондеры. Кардиналу наскучила зависимость от такого тяжелого человека, как Конде, и он сблизился с враждебными последнему герцогами Вандомами, выдавши племянницу за одного из них (герцога Меркера). Конде, упрекая Мазарини в неблагодарности, удалился от двора.
Франция находилась в самом печальном положении в 1649 году. Прежнее самодержавное правительство было подорвано, а новый порядок вещей установлен не был; анархия сменила прежнее фискальное тиранство; за 20 верст от Парижа не платилось более никаких податей и пошлин, сборщики не смели показываться в деревнях; правительство, доведенное до последней крайности, не могло ни выплачивать жалованье войску, ни содержать двор, так что пажей разослали по родным, не имея чем кормить их; провинции волновались, требуя прежних прав, прежней независимости. В Париже публично только и говорили, что о республике и свободе, ссылаясь на пример Англии, говорили, что монархия слишком устарела и пора с нею покончить. Памфлеты вышли из всяких пределов приличия.
Между тем Конде торговался с Мазарини: он требовал для зятя своего, герцога Лонгвиля, губернаторства в Пон-де-Ларш – места чрезвычайно важного в стратегическом отношении. Мазарини счел крайним неблагоразумием отдать такое место в руки фрондеру и лично отказал Конде. Тот вышел из себя, сделал такой жест рукою, как будто хотел задеть кардинала по носу, и удалился, закричавши ему: «Прощай, Марс». Фрондеры пришли в восторг при вести об этом разрыве и спешили предложить свои услуги Конде; Мазарини был почти всеми оставлен, потому что никто не считал возможным, чтоб кардинал восторжествовал в борьбе с Конде. Мазарини испугался и помирился с принцем на тяжких условиях, обязался не предпринимать ничего важного, не раздавать никаких значительных мест и не удалять никого от двора, не женить своего племянника и не выдавать замуж племянниц без согласия Конде.
Здесь высказался вполне характер Конде, он не был способен находиться во главе партии, еще меньше – во главе управления; это был совершенный образец старинного дворянина, который был способен только воевать и всякое другое занятие считал ниже себя, для всякого другого занятия годились такие мелкие люди, как Мазарини с товарищами: пусть их работают, но чтоб не могли поднимать нос и делать что-нибудь без его согласия. Взгляд Конде на Мазарини, этого человека, не умеющего владеть оружием и осмеливавшегося противоречить ему, принцу и герою, вполне выразился в презрительном восклицании: «Прощай, Марс!» Желая не управлять, а господствовать, желая, чтоб все безусловно подчинялось его прихотям, Конде явился для всех невыносимым деспотом как для врагов, так и для друзей. Один из самых пустых людей при дворе, маркиз Жарзе, вздумал волочиться за королевою, и Конде решился содействовать успеху маркиза; и когда королева прогнала Жарзе, то Конде поднял шум и заставил королеву простить Жарзе и допустить его снова во дворец.
Королева и Мазарини до времени затаили свои чувства к тирану; но фрондеры не хотели дожидаться и подняли волнение на улицах. Мазарини уверял, что движение направлено против Конде; тот для поверки отправил свою карету и людей, раздались выстрелы, и один из лакеев принца был ранен. Раздраженный Конде подал жалобу в парламент. Тогда вожди Фронды, преследуемые за покушение на жизнь принца, решились сблизиться с двором против общего врага. Гонди, переодетый, ночью явился во дворец для переговоров с королевою и Мазарини, и дело было улажено: викарий поручился, что Париж не тронется, если правительство арестует Конде, Конти и Лонгвиля. И действительно, когда в Париже разнеслась весть, что эти три человека схвачены во дворце и отведены в крепость (Венсенн), то улицы были иллюминованы: город праздновал заточение своего героя как великую победу; в парламенте не было речи о том, что захваченные принцы должны быть судимы по законам. Гонди и Бофор объявили, что они совершенно примирились с двором, и в народе говорили: «Значит, не нужно более ненавидеть кардинала, если он перестал быть Мазарином» (1650).
Но поднялась новая Фронда. За Конде вооружились герцог Бульон, маршал Тюренн и другие друзья принца; энергическая красавица герцогиня Лонгвиль, сестра Конде, была душою движения. Не одна, впрочем, герцогиня Лонгвиль внесла свое имя в летопись Фронды: многие другие знатные дамы стали знамениты своими похождениями, сильным участием в интригах и волнениях эпохи; характер движения согласовался как нельзя больше с женским характером, взятым не с почтенной его стороны; и мужчины Фронды действовали большею частью как ветреные женщины. Измена казалась делом позволительным; знаменитый Тюренн вместе с герцогинею Лонгвиль заключили договор с испанцами: обязались взаимно не входить в сношение с французским правительством без освобождения принцев и без заключения выгодного для Испании мира. Тюренн соединил свое войско с войсками испанскими, забирал города и намеревался ударить на Венсенн, чтоб освободить Конде. Гонди потребовал у Мазарини, чтоб тот выхлопотал ему кардинальство; Мазарини отказал, тогда Гонди соединился с партиею Конде, увлекая за собою и бесхарактерного герцога Орлеанского.
Победа войск правительства над Тюренном не спасла Мазарини от беды, когда против него соединились теперь старая и новая Фронды. В парламенте опять заговорили против правительства, раздались голоса, что «монархия ниже законов». Парламент огромным большинством решил просить короля и правительницу об освобождении знаменитых заключенных; первый президент парламента, Молэ, говорил пред королевою необыкновенно смело, назвал политику Мазарини несчастною и сильно порицал арест Конде. Двенадцатилетний король обнаружил в себе при этом случае будущего Людовика XIV: он сказал матери, что если бы он не боялся навлечь на себя ее неудовольствие, то заставил бы замолчать первого президента и выгнал бы его (начало 1651 года).
Правительство объявило, что соглашается на освобождение принцев, если Тюренн перестанет вести войну. Но уже было поздно: герцог Орлеанский вошел в соглашение с партиею Конде, и положено было изгнать Мазарини; почти весь двор покинул дворец, чтоб предложить свои услуги герцогу; огромное число дворян последовало примеру двора; наконец, и духовенство объявило себя в пользу Конде. Мазарини счел нужным для себя выехать из Парижа в С. Жермен; но парламент, благодаря короля и правительницу за удаление кардинала от двора, просил, чтоб Мазарини был удален
