– Нет, господин герцог, – сказал Никола Пулен, – речь идет об ужасающем злодеянии.
– Ну, посмотрим, какое там злодеяние.
– Господин герцог…
– Меня намереваются убить, не так ли? – прервал его д'Эпернон, выпрямившись, словно спартанец. – Что ж, пускай! Моя жизнь принадлежит королю и богу. Пусть ее у меня отнимут.
– Речь идет не о вас, монсеньер.
– Ах, вот как! Странно!
– Речь идет о короле. Его собираются похитить, господин герцог.
– Опять эти старые разговоры о похищении! – пренебрежительно сказал д'Эпернон.
– На этот раз, господин герцог, дело серьезное, если я о нем правильно сужу.
– Когда же намереваются похитить его величество?
– В ближайший же раз, когда его величество в носилках отправится в Венсен.
– А как его похитят?
– Умертвив обоих доезжачих.
– Кто это сделает?
– Госпожа де Монпансье.
Д'Эпернон рассмеялся.
– Бедная герцогиня, – сказал он, – чего только ей не приписывают.
– Меньше, чем она намеревается сделать.
– И этим она занимается в Суассоне?
– Госпожа герцогиня в Париже.
– В Париже?
– Могу ручаться в этом, монсеньер.
– Вы ее видели?
– Да.
– То есть вам так показалось.
– Я имел честь с нею беседовать.
– Честь?
– Я ошибся, господин герцог. Несчастье.
– Но, дорогой мой, не герцогиня же похитит короля?
– Простите, монсеньер.
– Она сама?
– Собственной особой, с помощью своих клевретов, конечно.
– А откуда она будет руководить похищением?
– Из окна монастыря святого Иакова, который, как вы знаете, находится у дороги в Венсен.
– Что за чертовщину вы мне рассказываете?
– Правду, монсеньер. Все меры приняты к тому, чтобы носилкам пришлось остановиться в момент, когда они поравняются с монастырем.
– А кто эти меры принял?
– Увы!
– Да говорите же, черт побери!
– Я, монсеньер.
Д'Эпернон так и отскочил.
– Вы? – сказал он.
Пулен вздохнул.
– Вы участвуете в заговоре и вы же доносите? – продолжал д'Эпернон.
– Монсеньер, – сказал Пулен, – честный слуга короля должен на все идти ради него.
– Что верно, то верно, вы рискуете попасть на виселицу.
– Я предпочитаю смерть унижению или гибели короля, вот почему я к вам пришел.
– Чувства эти весьма благородные, и возымели вы их, видимо, весьма и весьма неспроста.
– Я подумал, монсеньер, что вы друг короля, что вы меня не выдадите и обратите ко всеобщему благу разоблачение, с которым я к вам пришел.
Герцог долго всматривался в Пулена, внимательно изучал все извилины его бледного лица.
– За этим кроется и что-то другое, – сказал он. – Как ни решительно действует герцогиня, она не осмелилась бы одна пойти на такое предприятие.
– Она дожидается своего брата, – ответил Никола Пулен.
– Герцога Генриха! – вскричал д'Эпернон с ужасом, который можно было бы испытать при появлении льва.
– Нет, не Генриха, монсеньер, только герцога Майенского.
– А, – с облегчением вздохнул д'Эпернон. – Но не важно: надо расстроить все эти прекрасные замыслы.
– Разумеется, монсеньер, – сказал Пулен, – поэтому я и поторопился.
– Если вы сказали правду, сударь, то не останетесь без вознаграждения.
– А зачем мне лгать, монсеньер? Какой мне в этом смысл, я ведь ем хлеб короля. Разве я не обязан ему верной службой? Предупреждаю, если вы мне не поверите, я дойду до самого короля и, если понадобится, умру, чтобы доказать свою правоту.
– Нет, тысяча чертей, к королю вы не пойдете, слышите, мэтр Никола? Вы будете иметь дело только со мной.
– Хорошо, монсеньер. Я так сказал только потому, что вы как будто колебались.
– Нет, я не колеблюсь. Для начала я должен вам тысячу экю.
– Так монсеньеру угодно, чтобы об этом знал он один?
– Да, я тоже хочу послужить королю, отличиться и потому один намерен владеть тайной. Вы ведь мне уступаете ее?
– Да, монсеньер.
– С гарантией, что все – правда.
– О, с полнейшей гарантией.
– Значит, тысяча экю вас устраивает, не считая будущих благ?
– У меня семья, монсеньер.
– Ну так что ж, я вам предлагаю, черт побери, тысячу экю!
– Если бы в Лотарингии узнали, что я сделал подобное разоблачение, каждое слово, которое я сейчас произнес, стоило бы мне пинты крови.
– Ну и что же?
– Ну, вот потому-то я принимаю тысячу экю.
– К чертям ваши объяснения! Мне-то какое дело, почему вы их принимаете, раз вы от них не отказались? Значит, тысяча экю – ваши.
– Благодарю вас, монсеньер.
Видя, что герцог подошел к сундуку и запустил в него руку, Пулен двинулся вслед за ним. Но герцог удовольствовался тем, что вынул из сундука книжечку, в которую и записал крупными и ужасающе кривыми буквами:
«Три тысячи ливров господину Никола Пулену».
Так что нельзя было понять, отдал он эти три тысячи ливров или остался должен.
– Это то же самое, как если бы они уже были у вас в кармане, – сказал он.
Пулен, протянувший было руку и выставивший вперед ногу, убрал и то и другое, что было похоже на поклон.
– Значит, договорились? – сказал герцог.
– О чем договорились, монсеньер?
– Вы будете делать мне и дальнейшие сообщения?
Пулен заколебался: ему навязывали ремесло шпиона.
– Ну что ж, – сказал герцог, – ваша благородная преданность уже исчезла?
– Нет, монсеньер.
– Я, значит, могу на вас рассчитывать?
Пулен сделал над собой усилие.
– Можете рассчитывать, – сказал он.
– И все будет известно одному мне?
– Так точно, вам одному, монсеньер.
– Ступайте, друг мой, ступайте, тысяча чертей. Держись теперь, господин де Майен!
Он произнес эти слова, поднимая портьеру, чтобы выпустить Пулена. Затем, увидев, как тот прошел через приемную и исчез, он поспешил к королю.
Король, устав от игры с собачками, играл теперь в бильбоке.
Д'Эпернон напустил на себя вид озабоченного делами человека. Но король, поглощенный своим важным занятием, не обратил на это ни малейшего внимания.
Однако, видя, что герцог хранит упорное молчание, он поднял голову и окинул его быстрым взглядом.
– В чем дело, – сказал он, – что еще приключилось, Ла Валетт? Умер ты, что ли?
– Дал бы бог умереть, сир! – ответил д'Эпернон. – Я бы не видел того, что приходится видеть.
– Что? Мое бильбоке?
