– Да что тебе надо? – спрашивала Евпраксия, под дождём еле успевая бежать на привязи за проклятой серой скотиной, – ты хоть скажи, чего тебе надо?
– Чтоб ты не сдохла в пути, – ответил мальчишка, – иначе я за тебя не получу денег!
– Деньги? Ты хочешь денег? Я дам тебе много золота! Отпусти меня! Слышишь, мальчик?
Так они достигли опушки. Там половчонок спешился и заставил своего серого коня лечь на землю. Евпраксии он велел подойти и возле коня встать на четвереньки. Женщина подчинилась. Куда ей было деваться? Сняв с её шеи аркан, мальчишка его раз пять обмотал вокруг её талии, завязал, и накрепко приторочил старшую дочь Путяты к седлу. Когда конь поднялся, похищенная красавица закачалась, повиснув на его правом боку – ногами и головой вниз, задом кверху. Она даже не могла толком пошевелиться. Ей было больно, страшно и стыдно. Опять вскочив на коня, мальчишка его погнал через дикий лес по узенькой просеке.
– Кто тебе приказал похитить меня? – спросила Евпраксия, чувствуя, как верёвка трёт ей живот, – патрикий Михаил Склир? Куда ты меня везёшь? Говори, сучонок!
– Молчать! – прикрикнул мальчишка и больно стукнул вдову по затылку пяткой. Пленница замолчала. Узкая просека незаметненько отклонялась к югу. А дождь всё лил. Листья на деревьях давно уже распустились. Они шептались так грустно, что у Евпраксии ныло сердце.
Конь скакал то галопом, то крупной рысью. Гордо сидел на нём половчонок. Ведь у него в тороках висела очень красивая, очень знатная и богатая женщина. И как ловко поймал он её петлёй прямо возле Киева! И при этом не покалечил. После истории с Василисой Ахмед ему надавал тумаков за неосторожность. И поделом – голова красавицы чудом лишь не была оторвана! А Забава Путятишна молча плакала. Ведь она могла бы одной затрещиной свалить наземь этого половчонка! Но он подвесил её к седлу, как связанную овцу, и куда-то вёз. Уж не во дворец ли Змея Горыныча, на гору Сорочинскую?
Глава двадцать первая
Зелга врала в кабаке про всякие свои подвиги двум известным богатырям – Алёше Поповичу и Михайле Казаринову. Те, ясное дело, старательно восторгались и целовали её в уста. Ещё с ними пили три совсем молодых княжеских дружинника – Ростислав, Андрей, Елисей. Также Зелгу слушали и поили какие-то жиганистые купцы из Тмутаракани и из Богемии, куда больше похожие на разбойников с Херсонесского шляха. Был ещё в кабаке лихой новгородский гусляр Садко, красивый и статный молодец. Как и Ставер Годинович из Чернигова, он мотался по всей Руси и всех веселил умелой своей игрой. И Зелга Аюковна танцевала под его гусли, и громко топала каблучками сафьяновых башмачков – на радость всем добрым молодцам да на зависть кабацким девкам, которые до морозов бегали босиком. Радовался выходкам ханской дочери и Ираклий, ибо по Киеву слухи бежали скоренько, и желающих поглядеть на Зелгу Аюковну приходило с каждой минутой больше и больше. Всякий хотел с ней выпить и закусить, так что злато-серебро уже просто текло рекой. А когда по крыше ударил проливной дождь, в кабаке и вовсе сделалось тесно.
– Ещё на меня в пути напали дюжины две разбойников, – врала Зелга, сняв свои башмачки и отдав их девке, которая поднесла ей очередную чашу вина, – но я их всех порубила! Каждого иссекла на сорок восемь частей!
– Да чем? – ласково спросил Михайло Казаринов, – разве у тебя была с собой сабля, душа моя?
– С собой не было ничего! Но возле дороги валялась какая-то совсем ржавая сабля. Я её подняла, и – давай рубиться! Кабы не эта сабля, была бы мне от разбойников сразу смерть!
– Да и всему Киеву, – присовокупил Алёша Попович под общий хохот, – кабы не Зелга, все бы от скуки сдохли!
На этом веселье кончилось, потому что в кабак пришла весть о том, что Евпраксию, старшую дочь Путяты, менее часа назад похитили за Почайной, возле Роксаниной горы. Купцы, проезжавшие берегом Днепра, видели, как мальчишка на рослом сером коне поймал её на аркан и утащил к лесу волоком.
Эта новость сразила всех. Двести человек, мигом протрезвев, безмолвно уставились на девчонку, которая проорала её с порога на весь кабак. Окончив рассказ, она заревела, мокрой рукой утирая слёзы. С неё ручьями текла вода.
– Не брешешь ли ты? – вскричал Михайло Казаринов, поднимаясь с лавки, – не путаешь? Точно ли то была Забава Путятишна?
– Точно, точно, – всхлипывала девчонка, – купцов этих было шестеро, да со слугами! Все они очень хорошо её знают! Уже пол-Киева говорит об этом, Михайло!
Тут весь кабак взволнованно загудел. И, чёрт побери, событие того стоило! Пока бледный Михайло пытался что-то сообразить, а Зелга сидела, будто ударенная бревном, к девке подбежал Алёша Попович.
– К какому лесу он её поволок? Говори! Там с трёх сторон лес!
– За рощицы, за холмы, за поле широкое! Ой, Алёша Леонтьевич! Ради Бога, скачи туда!
– Да не верещи, дура! Это то поле, которое близ Почайны?
– Да!
Медлить было нечего. Два могучих богатыря и три молодых дружинника устремились к своим коням, чтоб как можно глубже прочесать лес за проклятым полем возле Почайны. Зелге Алёша велел скакать к Владимиру Мономаху, так как вполне могло оказаться, что тот ещё ничего не знает о похищении.
Дождь лил страшный. Босая Зелга в зелёной бархатной шапочке с пером цапли изо всех сил молотила пятками по бокам коня и истошно выла по-половецки, чтоб все от неё шарахались. Пролетев под навесом ворот дворца, она чуть не сшиблась с Вольгой Всеславьевичем, который во весь опор скакал на белом коне в противоположную сторону. За ним мчались десять его ребят.
– Вольга, ты куда? – прокричала Зелга, даже не оборачиваясь.
– В Смоленск! – ответил ей богатырь уже из далёкого далека. Зелга поняла, что великий князь в самом деле ещё не осведомлён о страшной беде. Какая же была глупость одну секунду назад не крикнуть Вольге вдогонку: «Остановись, погоди!» Теперь до него уж не докричишься, и не догонишь его без шпор. Всё, время упущено!
Отроки с алебардами, неподвижно стоявшие на дворцовых ступенях, хорошо знали Зелгу. Когда она, соскочив с коня, панически ринулась во дворец, они ни одного слова ей не сказали, так как по одуревшим глазам её было видно, что дорог ей каждый миг.
– Где великий князь? – спросила она у каких-то воинов и боярынь, мило болтавших около лестницы на второй этаж.
– На Совете, – ласково улыбнулась ей двадцатитрёхлетняя воеводская вдова Марфа, приятельница Евпраксии, – ой, какая милая шапочка! Что случилось, моя красавица? Ты бледна!
Зелга объяснила двумя словами, даже не замедляя своего бега вверх по
