— Они здоровы, — сказал Эдвард. Он пригласил меня на пир. — Мы не подаем отцову еду, — заверил он меня.
— Какое счастье, господин, — ответил я. Альфред вечно подавал пресные блюда, состоящие из жидких бульонов и вялых овощей, а Эдвард, по крайней мере, знал толк в мясе.
Его нынешняя жена, полная и беременная, была здесь, а ее отец, олдермен Этельхельм, был, очевидно, самым доверенным советником Эдварда.
Священников было меньше, чем при Альфреде, но на пире присутствовала, по меньшей мере, дюжина, среди которых был и мой старый друг Уиллибальд.
Этельхельм весело поприветствовал меня.
— Мы боялись, что ты станешь провоцировать датчан, — заявил он.
— Кто? Я?
— Они притихли, — сказал Этельхельм, — и лучше их не будить.
Эдвард взглянул на меня.
— Ты бы разбудил их? — спросил он.
— Я, господин, — произнес я, — отправил бы сотню твоих лучших воинов в Кент. Затем я отправил бы еще две-три сотни в Мерсию и построил бы там бурги.
— Кент? — спросил Этельхельм.
— В Кенте неспокойно, — ответил я.
— Они всегда доставляли неприятности, — пренебрежительно произнес Этельхельм, — но они ненавидят датчан так же сильно, как и мы.
— Кент должно защищать ополчение, — заявил Эдвард.
— А лорд Этельред может построить бурги, — заявил Этельхельм. — Если датчане придут, мы будем наготове, но нет смысла тыкать в них острой палкой. Отец Уиллибальд!
— Господин? — Уиллибальд привстал из-за одного из низких столов.
— Есть уже известия от наших миссионеров?
— Будут, господин! — ответил Уиллибальд, — Я уверен, будут.
— Миссионеры? — спросил я.
— Среди датчан, — сказал Эдвард. — Мы обратим их.
— Мы перекуем датские мечи на орала, — сказал Уиллибальд, и сразу после его обнадеживающих слов прибыл гонец. Это был запачканный грязью священник, приехавший из Мерсии, его отправил в Уэссекс Верферт, бывший епископом в Вюграчестере.
Мужчина мчался во весь опор, и в зале воцарилась тишина, пока мы ждали от него сообщения. Эдвард поднял руку, и арфист убрал пальцы со струн.
— Повелитель, — священник преклонил колени перед помостом, на котором стоял высокий стол с горевшими на нем свечами, — хорошие вести, мой король.
— Этельволд мертв? — спросил Эдвард.
— Господь велик! — произнес священник. — Век чудес еще не прошел!
— Чудес? — спросил я.
— Похоже, есть древняя гробница, повелитель, — объяснил священник, глядя на Эдварда, — гробница в Мерсии, и ангелы явились туда, чтобы предсказать будущее.
Британия будет христианской! Ты будешь править от моря и до моря, повелитель! Там ангелы! И они принесли божественное пророчество!
Внезапно хлынул поток вопросов, который Эдвард остановил. Вместо этого они с Этельхельмом опросили посланника, выяснив, что епископ Верферт отправил к гробнице доверенных священников, и они подтвердили явление с небес.
Посланник не мог скрыть своей радости.
— Ангелы говорят, что датчане станут христианами, и ты, повелитель, будешь править всем английским народом!
— Видишь? — отец Коэнвульф выжил той ночью, когда ушел молиться с Этельволдом, потому что его заперли в конюшне, а теперь не мог сдержать ликования.
Он смотрел на меня:
— Видишь, лорд Утред! Век чудес еще не прошел!
— Слава Богу! — произнес Эдвард.
Гусиные перья и трактирные шлюхи. Слава Богу. Натангравум стал местом для паломничества.
Сотни человек приходили туда, и большинство оставалось разочарованными, потому что ангелы появлялись не каждую ночь, даже целые недели проходили, а из склепа не возникало свечение и никакие странные песнопения не шли из его каменных глубин, но потом ангелы снова появлялись, и долина, лежащая у подножия гробницы в Натангравуме, наполнялась эхом молитв жаждущего помощи народа.
Лишь нескольким людям было дозволено входить в склеп, и они выбирались отцом Кутбертом, который проводил их мимо вооруженных воинов, охранявших древний курган.
Эти люди были моими воинами, во главе которых стоял Райпер, но на вершине холма развевалось знамя Этельфлед с изображением довольно неуклюжего гуся, каким-то образом держащего крест в одной из перепончатых лап и меч — в другой.
Этельфлед была убеждена, что Святая Вербурга хранит ее, так же, как эта святая когда-то сохранила пшеничное поле, отогнав от него стаю голодных гусей.
Это считалось чудом, в таком случае, я тоже чудотворец, но слишком благоразумный, чтобы заявить об этом Этельфлед.
Это знамя с гусями предполагало, что стража принадлежит Этельфлед, и что все, допущенные внутрь склепа, находились под ее защитой, в это можно было поверить, потому что никто не предположил бы, что Утред Нечестивый охраняет место христианского паломничества.
Пройдя мимо стражи, посетитель подходил ко входу в склеп, освещавшийся ночью тусклым светом свечей, в котором были видны две кучи черепов, по одной с каждой стороны низкого сводчатого прохода.
Кутберт преклонял вместе с ними колени, молился с ними, а потом приказывал снять оружие и кольчуги.
— Никто не может войти к ангелам с оружием, — говорил он сурово и, как только ему подчинялись, предлагал посетителям выпить из серебряного кубка. — Пейте до дна, — приказывал он.
Я ни разу не попробовал этот напиток, приготовленный Луддой. Моих воспоминаний о напитке Эльфадель было более чем достаточно.
— Он унесет их в мир грез, — объяснил Лудда, когда я нанес один из своих редких визитов в Туркандин.
Этельфлед приехала со мной и настояла на том, чтобы понюхать напиток.
— Мир грез? — спросила она.
— Их стошнит пару раз, госпожа, — отметил Лудда, — но и мир грез тоже.
Не то чтобы им нужны были эти грезы, но как только они выпивали, а Кутберт замечал, что их взгляд затуманился, он позволял им вползти в длинный проход склепа.
Внутри они видели каменные стены, пол и потолок, и с каждой стороны — комнаты, наполненные грудой костей, освещенные свечами, но впереди были ангелы.
Три ангела, а не два, прижавшиеся друг к другу в конце прохода, с великолепными перьями крыльев.
— Я выбрал трех, потому что это священное число, господин, — объяснил Кутберт, — как Святая Троица.
Гусиные перья были приклеены к камню в форме веера, так что при тусклом свете их легко можно было принять за крылья.
Лудде понадобился целый день, чтобы правильно расположить перья, а потом троих девушек обучили тому, что им предстоит делать, что заняло добрую часть месяца.
Когда приходили посетители, они тихо пели. Кутберт обучил их музыке, которая звучала мягко и как во сне, немногим громче мурлыканья и без слов, просто звуки, которые отдавались эхом в маленьком каменном помещении.
