товарищей он чувствовал себя своим. Как и они, для обычных людей он был чужаком. Обычные люди революционной горячкой не страдают, в царя не целятся и в полицейского ножом не суют. А вот те, кто ненавидят мир и власть, намертво спаяны сообща пролитой кровью и крепко держатся друг друга.
За годы между вступлением в партию и отъездом в Лондон произошло многое.
Поначалу Арсению доверяли главным образом техническую работу: отнести-принести письмо, доставить нужный груз, посторожить место встречи товарищей. Потом научили меткой стрельбе и обращению со взрывчаткой. А когда он собственноручно пристрелил следователя Антуфьева, засадившего в тюрьму трёх членов московской организации, с ним стали говорить на равных. Постепенно Арсений-Василий, несмотря на молодость, стал главным боевиком группы. Выделялся он силой, ловкостью, хорошей головой и абсолютным бесстрашием. Жизнь не баловала его, и он за неё не цеплялся. Как, впрочем, и другие товарищи.
Через некоторое время он перебрался в Санкт-Петербург. Желябов решил усилить столичную организацию, немало пострадавшую от энергичных действий полиции. Именно из Питера исполком партии рассылал распоряжения на места, именно здесь придумывались теракты, будоражившие всю Россию. Не где-нибудь, а на берегах Невы были вынесены приговоры и главе одесской жандармерии, и киевскому прокурору, и харьковскому губернатору. Вера Засулич ранила петербургского градоначальника Трепова, Степан Кравчинский заколол шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцова. Простых полицейских, путавшихся под ногами, убивали вообще без приговора.
Ко многим из нашумевших дел был причастен Арсений, ранг боевика переросший. Не отказываясь от силы, ловкости и жестокости товарища, однопартийцы всё чаще при планировании терактов использовали его цепкий хитрый ум, поручали организацию подпольных типографий и мастерских по изготовлению динамита. Работал виртуозно и чисто. Прокол вышел лишь однажды в Рязани, когда по наводке провокатора Арсения взяли жандармы. Однако выкрутился, совершив невероятно дерзкий побег. С тех пор стал ещё осторожнее и злее.
Когда «Земля и воля» — так теперь называлось бывшее «Общество народников» — раскололась и возникла новая организация «Народная воля», Арсений без колебаний примкнул к ней. Ни в какое светлое будущее России он не верил и даже не думал о нём. Ну что ему Россия? Место, где угораздило родиться, только и всего. Во всём прочем империя сама по себе, он сам по себе. А вот убивать ему нравилось. Это не какая-то агитация среди рабочих с призывом бастовать. Это опасно и весело.
Он уже бесповоротно вошёл во вкус террора. В сущности, он и жил террором. Ничем другим Арсений просто не интересовался. Разумеется, его привлекали женщины, и еду хорошую он уважал, и чтобы деньги в кармане хрустели, — куда ж без мелких приятностей? Однако главное было убивать.
— Не бойсь, не бойсь, — тихо и ласково приговаривал он, глядя в выпученные от страха глаза приговорённого чиновника или жандарма.
При этом Арсений испытывал сильнейшее удовольствие, почти сладострастие. Иной раз даже тянул с выстрелом или ударом, лишь бы насладиться предсмертным ужасом жертвы. «Народная воля», сделавшая ставку на революционную жестокость, была ему по душе. Тем более что время размениваться на мелкие жертвы прошло. Впереди у партии была крупная цель. Самая крупная. Невозможно крупная — император.
Когда фактический глава народовольцев Желябов отправил Арсения с другими товарищами в Лондон, тот сначала даже расстроился. Случится в России революция после казни Александра Второго или не случится, — это ещё бабушка надвое сказала. Сам Арсений в такое не верил, хотя вслух и не высказывался. Но человек, убивший царя, войдёт в историю, — вот в этом он не сомневался.
— Рысакову с Гриневицким, значит, доверяешь, а мне нет? — спросил он, исподлобья глядя на Желябова.
И тогда Андрей без обиняков объяснил, что простых бомбистов у партии достаточно, а вот людей, которые способны думать наперёд и организовывать работу в массах, шиш да маленько. И надо этих людей сберечь на будущее.
— В Лондоне тебя встретят и объяснят, что к чему, — многозначительно добавил он.
Арсений понял, что его берегут для какого-то специального дела, и желание спорить пропало.
…О том, что Англия — страна туманов его, конечно, предупреждали. Но действительность превзошла все ожидания. Непонятно даже, как пароход ухитрился найти причал и мягко пристать, — настолько густо висела в воздухе белёсая влага. Где-то на берегу, в толпе встречающих, его ждали. Было сыро и зябко. Арсений поплотней запахнул пальто. Им овладело странное и непонятное настроение. Туманный день, туманное будущее… Начиналась очередная новая жизнь.
Человек, встретивший Сергея в гостиной английского посольства, был черноволос, высок ростом и крепок. Лет с виду тридцать пять, пухлощёкое лицо приятно, яркие губы раздвинуты в радушной белозубой улыбке. Тёмно-серый костюм выгодно облегает фигуру, подчёркивая широкие плечи.
— Мистер Белозёров, я полагаю?
Полувопрос-полуутверждение был задан звучным баритоном на неплохом русском языке.
— Мистер Фитч? — спросил, в свою очередь, Сергей, делая шаг навстречу.
Англичанин улыбнулся ещё радушнее и протянул руку.
— Он самый, мистер Белозёров. Мистер Фалалеев, должно быть, вам обо мне рассказал.
— Да, конечно…
Накануне художник сообщил письмом, что предложение нарисовать портрет дочери посла принимает и готов приступить к работе немедленно. Письмо отвёз в посольство импресарио Сергея Фалалеев. Послание было вручено помощнику посла мистеру Фитчу. С ним же состоялись переговоры о цене будущей картины. Сошлись на семи тысячах рублей, причём, как сообщил потирающий руки Фалалеев, треть суммы полагалась авансом. В другое время Сергей обрадовался бы — таких денег за портрет он ещё никогда не запрашивал, — однако теперь ему, в общем, было не до денег. Во всяком случае, в предстоящей работе они уж точно были не главное.
— Оу, вы знали, кого прислать! Ваш импресарио умеет торговаться! Но нас, англичан, торговлей не испугаешь, — с этими словами Фитч хохотнул. — Надеюсь, условия, на которых мы остановились, вас устраивают?
— Вполне, — лаконично ответил Сергей, с интересом вглядываясь в собеседника. Как всякий истинный художник, он был физиономистом и неплохо умел читать характеры по внешности. Сейчас он видел перед собой человека, довольного собой, ценящего жизнь с её радостями, с отменным пищеварением, — на это безошибочно указывал прекрасный цвет лица. Короче говоря, с виду гедонист гедонистом. Однако холодные искры ума в серых, глубоко посаженных глазах подсказывали, что человек этот вовсе не прост.
— Сейчас мы, если не возражаете, пройдём к послу. Он ждёт вас. И вы сможете познакомиться не только с ним, но и с мисс Элен, — предложил Фитч.
— Йес, оʼкей, — щегольнул Белозёров.
— Оу, вы знаете английский?
— А как же. С десяток слов, не меньше…
Он не стал уточнять, каких именно. А дело в том, что одна из
