Жаркий знойный день сменялся душной безветренной ночью, не приносившей даже тени желанной прохлады; не было сомнений, что никакого дождя в ближайшее время не предвидится, и им грозит серьезная опасность умереть от жажды.
Старый Стружка, однако, старался делать вид, будто его это совершенно не беспокоит.
— Единственное о чем я жалею, — сказал он, — так это о том, что напоследок не нашлось настоящего врага, чтобы с ним сразиться. Что до остального, то рано или поздно всё равно это закончится, а я и так пожил достаточно.
— А я — нет. Будем искать землю.
— Где?
— Да где-нибудь. Помнишь карибов, напавших на форт? У них была пирога, а это значит, что они не могли прибыть издалека.
— Может, с Кубы.
Рыжий убежденно покачал головой.
— Куба — на северо-востоке, и каннибалы там не живут. Они приплыли откуда-то еще.
— Будь что будет, — твердо заявил плотник. — Предпочитаю погибнуть от жажды, чем попасть в лапы этих тварей.
Сьенфуэгос, на глазах у которого карибы сожрали двоих его друзей, а эта ужасная сцена еще была жива в его памяти, поначалу тоже придерживался такой точки зрения, но вскоре жажда, ставшая их неотвязным спутником и плохим советчиком, заставила его изменить мнение на этот счет. Поэтому, когда на рассвете шестого дня на горизонте показался размытый силуэт высокой горы, к которой их упорно несло течение, они решили приблизиться к острову, даже рискуя попасть в руки свирепых тварей.
Это оказался красивый зеленый остров, хоть и не слишком большой. Высокие отвесные скалы из черного камня сменялись маленькими пляжами с чистейшим песком. Они дрейфовали вдоль берега более пяти часов, но не заметили никаких признаков присутствия человека: ни хижины, ни лодки, ни даже протоптанной тропинки. С каждой минутой они все больше склонялись к выводу, что остров необитаем.
Теперь жажда стала нестерпимой, и канарец пришел к заключению, что, если Стружка решил умереть на борту корабля, то это его право, он же рискнет и высадится на землю, чтобы любой ценой найти воду.
— Заходи в эту бухту, — велел он. — Я поплыву к берегу и схожу на разведку; если к вечеру не вернусь, уплывай.
— И куда? Без воды я далеко не уплыву.
— Это уж твое дело, но я хочу, чтобы ты знал: я не стану тебя винить, если ты уйдешь. Каждый волен умереть так, как считает нужным, и я считаю, что должен воспользоваться шансом.
Они встали на якорь в сорока метрах от берега, возле белой песчаной косы, где не наблюдалось никаких признаков акул. Взяв оружие, свой верный шест и пустой бочонок, Сьенфуэгос соскользнул в воду, протянув на прощание руку другу.
— Пожелай мне удачи, старик! — попросил он.
— Удачи тебе, Гуанче! — ответил тот. — И помни: я буду ждать тебя до тех пор, пока не появятся эти твари. Жажду я вытерплю. Тогда я привяжу камень себе на шею и брошусь в воду.
Канарец медленно поплыл, высматривая опасность. Когда же он наконец ступил на песок, ощущение твердой земли под ногами показалось ему странным после стольких дней качки на утлом суденышке.
Он настороженно прислушивался к каждому звуку, но слышал лишь пение птиц да крики обезьян, и в итоге начал подумывать, что, возможно, судьба сменила гнев на милость, и этот земной рай и в самом деле необитаем.
Сьенфуэгос оглянулся на старого Стружку — тот явно находился в таком же напряжении. Потом пожал плечами, давая понять плотнику, что придется смириться с неизбежным, что бы ни случилось, закинул на плечо бочонок, помахал рукой на прощание и углубился в чащу с острой шпагой в руке, приготовившись пустить ее в ход при любом подозрительном шорохе.
Поначалу подъем был небольшим, но потом начал становиться всё более крутым, стены по бокам тропы стали отвесными, как в глубокой расселине, захваченной буйной растительностью. Сьенфуэгосу часто приходилось прорубать путь в лианах или высокой траве, страдая при этом от острых колючек и укусов бесчисленных насекомых.
Вскоре он начал потеть, а жажда стала такой нестерпимой, что канарец всерьез боялся, что не перенесет напряжения и в любую секунду рухнет и больше уже не сможет подняться.
Взор его затуманился, ему пришлось остановиться на несколько секунд, хватая ртом воздух и высунув язык, как утомленный пес. Он прислонился к каменной стенке и с удивлением заметил, что всего через несколько метров есть широкий выступ. Однако сейчас ему не хватало сил, чтобы сделать десяток шагов и устроиться поудобней.
Ему в очередной раз пришлось собрать в кулак всю свою несгибаемую волю и желание выжить любой ценой и после краткого отдыха, во время которого он на миг чуть не потерял сознание, канарец возобновил движение, стиснув зубы и решив найти воду, пусть даже это будет последнее, что он сделает в жизни.
Он не помнил, как ему удалось выбраться из расселины. Но в конце концов, многократно скатываясь на дно и вновь карабкаясь наверх, Сьенфуэгосу все же удалось одолеть эти мучительно безнадежные триста метров. Выбравшись наконец из оврага, он без сил упал на траву, рыдая и вздрагивая, словно умирающий зверь.
Он снова остановился, пока пульс не прекратил бешено стучать в висках, снова погрузился в небытие и каким-то чудом вернулся в мир живых, протянул руку, сорвал ближайший стебелек и жадно высосал горький сок, после чего во рту оказалось достаточно слюны, чтобы вылюнуть эту липкую и вонючую жидкость.
Чтобы удержаться на ногах, ему пришлось ухватиться за ствол ближайшего дерева. Так он медленно продвигался вперед, перебираясь от дерева к дереву и шатаясь, словно пьяный. В мозгу его роились призраки, перед глазами неоднократно вставал образ прекрасной тихой лагуны, где он впервые встретил Ингрид, а в ушах звучал серебристый смех любимой в те мгновения, когда они страстно занимались любовью прямо на траве.
Однако вскоре смех повторился.
Он повторялся вновь и вновь — так настойчиво, что канарец подумал, не сошел ли он с ума; но тут к смеху Ингрид присоединился чей-то еще, а затем послышались звонкие голоса, крики и плеск воды. Сьенфуэгос тряхнул головой, чтобы убедиться, что это не фокусы его воображения, а действительно где-то поблизости есть люди.
Он направился в ту сторону, откуда доносились голоса, которые притягивали его, как магнит. Пройдя через перелесок, раздвинул толстые ветви кустов, и перед ним действительно открылась лагуна, точно такая же, как та, в родных горах на Гомере. Правда, Сьенфуэгос тут же вынужден был признать, что эта лагуна не совсем такая; здесь со скалы срывался целый поток чистой воды, прыгая с камня на камень, а у подножия водопада резвились с полдюжины девушек.
