Приказав ещё троим бойцам следовать за ними, особист сам повёл «Капрала», так чтобы издали казалось, будто никаких пленников в группе нет. Идти пришлось недолго. Метров через четыреста за деревьями мелькнула зелёная коляска, а ещё через минуту показался стоявший на полянке мотоцикл, возле которого прохаживался крепкий мужик в форме капитана НКВД.
Подойдя ближе, особист остановился в трёх шагах от мотоцикла и спросил, показывая на сержанта:
– Товарищ капитан, это ваш человек?
– Мой, – как-то нехотя подтвердил «энкавэдэшник», косо поглядывая на подошедших к нему. – А в чём дело?
– Да так… – особист делано вздохнул. – Шпион это.
– Что? – «энкавэдист» странно дёрнулся и, мгновенно поняв, в чём дело, схватился за кобуру.
Однако бойцы сразу навалились на него всем скопом и после короткой свалки скрутили. Наступила короткая пауза, но надо отдать должное мнимому «энкавэдисту», он повёл себя совсем иначе, чем захваченный десятком минут ранее «Капрал».
Окинув оценивающим взглядом особиста, пленник неожиданно сказал:
– Хвалю, великолепная работа!
– Стараемся… – отозвался особист и, заглянув в багажник мотоцикла, как и ожидал, увидел там портативную рацию.
На секунду ему показалось, что «энкавэдист» тот самый, что удрал от него на мосту, но спросить его об этом он не успел, потому что пленник вдруг гордо вскинул голову и заявил:
– Предлагаю вам сдаться!
– Это ещё с какого дива? – искренне изумился особист.
– Вы, я вижу, профессионал, а такие люди нам нужны.
– Да ты, видать, умом тронулся, – особист испытывающе посмотрел на шпиона, но тот, как ни в чём не бывало, пояснил.
– Я вижу, вы удивлены. Напрасно! К нам переходят многие, а ваши солдаты так те и вовсе отказываются воевать.
– Да с чего ты взял?! – так и взвился особист.
– А что, разве вы не отступаете по всем направлениям? – спросил пленник и с видом явного превосходства усмехнулся.
– Ладно, пока мы отступаем, – сквозь зубы процедил особист. – Но скоро погоним вас обратно и так погоним…
«Энкавэдист» быстро окинул взглядом лица окружавших его бойцов, словно проверяя, нет ли среди них евреев, и только после этого высказался вполне откровенно:
– Вы разве не понимаете, что ваш жидо-большевистский режим народу осточертел? – потом, как бы проверяя действие своих слов, пленник снова посмотрел на бойцов и заключил: – А наш национал-социализм правильный, и он против паразитического капитала. Я знаю, что говорю. Я окончил университет и берусь утверждать, что вам никогда не победить нас!
– Это почему же? – уже со странным интересом спросил особист.
– Да потому что наш фюрер сказал: «Большевики уничтожили всю интеллигенцию», а это самый верхний слой общества и без него все ваши попытки создать хоть что-нибудь обречены!
Немец откровенно издевался, но, понимая, что обстоятельный разговор ещё впереди, особист, взяв себя в руки, почти спокойно приказал бойцам:
– Вяжите его! – а чтобы бывший рядом «капрал» не попытался вдруг помочь своему напарнику, он ловким приёмом зажал его так, что тот теперь не мог даже дёрнуться…
* * *
Ночь выдалась тихая и звёздная. На тёмном безоблачном небе чётко вырисовывались загадочные узоры созвездий, и там, наверху, даже не особо искушённый наблюдатель чётко мог выделить ковш Большой Медведицы, а прямо над ним ярко светящуюся Полярную звезду.
Зато вокруг в темноте чувствовалась суета. Это, выполняя приказ, батарейцы, пользуясь ночным временем, строили на НП блиндажи. Пока одна часть бойцов рыла котлованы, другая таскала на руках из недальнего леса заготовленные там стволы свежесрубленных деревьев. Работа была срочная, её следовало к утру закончить, замаскировав, как положено, заново оборудованный наблюдательный пункт.
Машинально прислушиваясь к шуму работ, командир гаубичной батареи старший лейтенант Яков Джугашвили анализировал события последних дней. Попытка наступления предпринятая, это он знал точно, по прямому приказу Тимошенко, провалилась. Больше того, мехкорпус, который они поддерживали огнём, понеся большие потери в технике и личном составе, практически потерял боеспособность.
Сыну Сталина было над чем задуматься. Хотел он того или нет, но особое положение казалось бы простого старшего лейтенанта накладывало на него свои требования. Он отлично понимал, что на него обращают пристальное внимание, и теперь, после прибытия на фронт, приходилось быть особенно осторожным. Догадываясь, что тут может произойти всякое, Яков Джугашвили старался держаться обособленно.
Правда, сейчас, стоя в накинутой на плечи по ночному времени шинели, он чувствовал себя спокойно и приглядывался к дальнему зареву. На немецкой стороне что-то сильно горело, и старший лейтенант пытался определить, что бы это могло быть.
От этого созерцания его отвлёк шум шагов и, повернувшись, Яков увидел подходившего к нему лейтенанта, непосредственно руководившего постройкой блиндажей. Его появление напомнило Якову о порученном деле, и он спросил:
– Что, что-то не так?
– Да нет, всё нормально, – успокоил его лейтенант и потеплевшим голосом добавил: – Просто хотел вас обрадовать, товарищ командир.
– Чем это? – удивлённо спросил Яков.
– Я слышал, вас за последний бой представляют к награде.
– Меня? – Яков неопределённо хмыкнул. – Ну да…
– Да нет, вы не подумайте, – лейтенант понял, что имел в виду Яков, и поспешил заверить: – Весь состав батареи представлен…
– Весь состав? – переспросил Яков и горько вздохнул. – А за что?
– Как за что? – начал горячиться лейтенант. – Мы хорошо действовали!
– Как же… Действовали б хорошо, были бы там, – Яков показал на дальнее зарево. – А мы здесь…
– Да нет, – продолжал настаивать лейтенант. – Начальство считает, что мы поддерживали наши войска очень даже неплохо.
– А остальные что? – перебил его Яков. – Дивизия три раза пыталась наступать и все три раза безрезультатно.
– Это потому, что нас немцы сильно бомбили…
– А наша доблестная авиация где? – раздражённо отозвался Яков. – Почему не прикрыла?
– Говорят, – лейтенант почему-то снизил голос до шёпота. – Немцы сожгли много наших самолётов ещё на аэродромах…
– Тогда куда же наше начальство смотрело? Это их обязанность всё предусмотреть, а так… – и Яков безнадёжно махнул рукой.
И то ли летняя ночь располагала к откровенности, то ли от обилия тяжких мыслей возникла потребность выговориться, но Яков вдруг повернулся к лейтенанту и тихо заговорил, явно имея в виду то самое сложившееся на фронте трудное положение, которое, судя по всему, больше всего и угнетало сына Сталина.
