знала, что меня ждет, и решила лучше умереть, чем позволить ему все это со мной делать. Он связал мои запястья веревкой, как часто делал с моей матерью. Он любил подвешивать ее на крюк, вбитый в стену. Я видела ее в таком положении, видела, что он с ней делал, и когда он попытался сделать то же самое со мной, на меня напало безумие, то безумие, которое боги вкладывают в людей, чтобы придать им силы. Я оказалась более проворной, чем он думал. Я вывернулась. Наша схватка перешла в драку. Я била его со всей силой, на какую была способна. Он швырнул меня об стену так, что я думала, мне пришел конец. Я не могла дышать. Сердце мое остановилось. Он мог делать со мной, что хотел. Он мог меня убить. Он был сильным, знатным человеком. Никто не стал бы уважать его меньше из-за смерти какой-то рабыни. Никто не спросил с него за смерть моей матери. Никто бы не стал расследовать и мою смерть.
— О мама! — Диана крепче прижалась к ней. Клодия прикусила губу. Хризида склонила голову. Глаза Вифании сверкнули, но веки остались сухими.
— Я лежала на полу бездыханная. Я не могла пошевелить даже пальцем. Я ожидала, что на меня сейчас обрушится небо. Но знаете, что он сделал? Он побелел, как облако, пробормотал проклятие и вышел из комнаты. Думаю, тень моей матери шепнула ему на ухо, пристыдив его. Вместо того чтобы убить, он просто сбыл меня с рук, отправил на невольничий рынок. Видимо, рабыней я оказалась никудышней, — она выдавила кривую улыбку: — Мужчины покупали меня и возвращали еще до конца дня. Меня возвращали назад столько раз, что у продавцов на невольничьем рынке это вошло в шутку. Я все еще была молода. Наверное, я была красива — почти так же красива, как и ты, Диана. Но среди покупателей пошли слухи, что на мне лежит порча, и никто больше не хотел покупать меня. Наконец меня нашел нужный человек. Думаю, лишь каприз богини, которую римляне зовут Венерой, послал его на невольничий рынок в тот день с кошельком, в котором едва хватило монет, чтобы заплатить за меня. Я была самой дешевой рабыней на всем рынке, и все же он едва смог себе это позволить!
Остальные женщины рассмеялись, несмотря на то что перед этим вытирали глаза.
— А твой муж знает что-нибудь о том, что случилось с тобой до того, как вы встретились? О том, что тот человек сделал с тобой и с твоей матерью? — спросила Клодия.
— Ничего. Я никогда не говорила ему и, думаю, никогда не скажу. Я рассказала об этом дочери, потому что, думаю, она должна знать, что случилось с ее бабкой. И вот теперь я рассказала это тебе.
Я был потрясен, сбит с толку, оглушен — не столько тем, что рассказала Вифания, или тем, что она скрывала это от меня, сколько тем необъяснимым доверием, что возникло между этими женщинами в моем саду. Что за странная алхимическая реакция заставила их так открыться друг перед другом? Куда подевались обычные барьеры рабского положения и знатности, которые должны были разделять их? Казалось, земля задрожала у меня под ногами, как дрожали мои пальцы, когда я закрыл свой глазок в листьях плюща и неслышно уходил в свой кабинет.
Наконец я послал рабыню сообщить Вифании, что вернулся домой и нахожусь у себя. Вскоре после этого появилась Клодия в сопровождении Хризиды. Обе они улыбались, словно только что вместе смеялись над какой-то шуткой. Их встреча с Вифанией и Дианой, видимо, закончилась на счастливой ноте, что смутило меня еще больше — как они могли беседовать о таких ужасных вещах, а затем вместо смеяться?
— Я заглянула, чтобы узнать, нет ли у тебя каких-нибудь новостей, и не застала тебя дома, — сказала Клодия с притворным раздражением. — Полагаю, ты был занят моими делами, вынюхивая что-нибудь полезное о Целии — возможно, что-нибудь новое о тех рабах, которых подкупили, чтобы отравить Диона?
— Боюсь, ничего полезного мне пока узнать не удалось. Ты пробыла здесь долго?
— Довольно долго.
— Надеюсь, тебе не было очень скучно.
— Вовсе нет. Твоя жена оказала мне хороший прием.
— Правда?
— Да.
— Хорошо.
На этом наш разговор завершился, и Клодия с Хризидой вскоре покинули мой дом.
* * *
Спустилась тьма. Подали обед. Мне было не по себе, я не знал, как мне смотреть на Вифанию или Диану, сохраняя вид, будто ничего не произошло. Я спросил у Вифании, что она думает о сегодняшней посетительнице. «Довольно интересная женщина», — вот все, что она мне ответила.
— Полагаю, теперь ты больше не переживаешь из-за того, где я был прошлой ночью?
— Нет, — Вифания не стала углубляться в эту тему.
— Ну и хорошо. Значит, все в порядке?
— Я не замечала, чтобы что-то было не так, — сказала Вифания.
Я прикусил корку хлеба. Это спасло от укуса кончик моего языка.
Обед прошел спокойно. Когда подали последнее блюдо, состоявшее из пряного лука с вином, Вифания прочистила горло.
— Наша гостья пригласила нас к себе на пир.
— На пир?
— Послезавтра. Клодия говорит, что устраивает такие пиры каждый год, чтобы отметить начало праздника Великой Матери.
— И она пригласила тебя?
Вифанию рассердил мой скептицизм.
— Она пригласила нас обоих.
— Я не думаю, чтобы пиры, которые устраивает Клодия, были подходящим…
— Мне придется повозиться, чтобы выбрать подходящую столу, — она глубокомысленно глядела куда-то вдаль, перебирая в уме свой гардероб.
Я вздохнул. Для Вифании личное приглашение от патрицианки, такой родовитой, как Клодия, было слишком дорогим подарком судьбы, возможностью выйти из забытья, пропуском в высшее палатинское общество. Я сам был удивлен, хоть и начал уже привыкать относиться без удивления ко всему, что делает Клодия.
Позже ночью, в постели, Вифания прижалась ко мне и попросила обнять ее покрепче. Прижав ее к себе, я вдруг страстно захотел сказать ей, что мне известен ее секрет, что я понимаю причину ее молчания и что это нисколько не меняет моего к ней отношения. Но слова не шли. Вместо этого я пустил в ход руки, губы и язык, чтобы выразить переполнявшие меня чувства. После этого, удовлетворенная, она погрузилась в глубокий сон. Но я долго еще не спал, глядя в темноту, размышляя над тем, как человек может сомневаться в том, что знает о чем-нибудь всю правду.
* * *
На следующее утро я отослал раба в дом Экона узнать, не вернулся
