нефтедолларов, и еще больше – для импорта дорогой нефти, образуя порочный круг. Более творческой реакцией на внутренний нефтяной кризис стала программа по производству топлива из тростникового спирта – топлива, на котором в итоге ездили от четверти до трети бразильских автомобилей. Затем, в конце 1970-х, международные процентные ставки резко выросли, внешний долг тоже начал стремительно расти, и к началу 1980-х оказался самым большим в мире.
Бразильская промышленность начала производить автомобили, автобусы и грузовики из полностью бразильских компонентов. Однако когда в начале 1970-х стоимость промышленного экспорта Бразилии превысила стоимость ее кофе – исторический момент, высшая точка националистической экономической мечты, – это произошло отчасти потому, что многие бразильцы не могли позволить себе экспортируемые товары. По иронии судьбы, полуголодная Бразилия стала одним из ведущих мировых экспортеров продовольствия. В 1978 году массовые забастовки рабочих в Сан-Паулу – промышленном центре страны – возвестили о возрождении народной оппозиции регрессивной социальной политике военных. Спасая Бразилию от «кубинской угрозы» на самом раннем этапе, военные использовали экономический рост для оправдания авторитарного правления. Теперь, в начале 1980-х, в условиях экономического кризиса и пробуждающейся оппозиции, военные наконец готовы были откланяться.
Намного, намного хуже оказалось наследие военного правления в Аргентине и Уругвае, где армейская верхушка вела «грязную войну» против городских партизан. Аргентина и Уругвай далеко опережали Бразилию по показателям грамотности, продолжительности жизни и общему уровню. Однако это не спасло их от кризиса, развязанного холодной войной.
В начале 1960-х бразильские генералы опасались того, что может случиться, если промышленные рабочие и крестьяне объединятся. Генералы же аргентинские боялись того, что уже произошло, – Перона. Изгнанный лидер по-прежнему руководил своими последователями, хотя перонистское движение было объявлено вне закона и промышленные рабочие Аргентины по-прежнему уважали его. Перон никогда не был марксистом, но во время холодной войны любое движение рабочего класса в глазах антикоммунистов выглядело как минимум подозрительно. Через несколько лет после свержения Перона, в 1955 году, аргентинские военные отошли в сторону и позволили возобновить гражданское правление, но всякий раз, когда перонистам позволяли участвовать в выборах (1962 и 1965 годы), военные спешно возвращались, чтобы аннулировать их победу. А в 1966, через два года после военного переворота в Бразилии, они создали собственную версию бюрократического авторитарного государства с теми же целями: устранить революционную угрозу, снизить заработную плату и стимулировать иностранные инвестиции. Точно так же военное правительство Аргентины повторило бразильские антикоммунистические репрессии, но с омерзительным рвением.
Аргентинских революционеров было нелегко репрессировать. Силу они черпали из перонистского наследия и глубоких социалистических и анархистских корней. С другой стороны, аргентинские военные не выиграли от экономического роста, сравнимого с бразильским «чудом» тех лет. Не имея пряника для распределения, они полагались только на кнут. Репрессии в Аргентине начались в конце 1960-х, и в 1970-е усилились настолько, что бразильские пытки и убийства в сравнении могут показаться детской игрой. Несколько особенно упорных марксистских партизанских групп, состоявших по большей части из молодых представителей городского среднего класса с университетским образованием, выступали против аргентинского военного правительства. Многие монтонерос – имя самой известной группировки постепенно распространилось на все движение – происходили из семей перонистов и сами считали себя перонистами, хотя их идеология и отклонилась влево. Военные ответили созданием эскадронов смерти, «стерших», вероятно, более 20 000 человек: их попросту убили – после допросов и издевательств – и тайно избавились от тел, а после отказались признавать, что имеют какую-либо информацию о жертвах.
Грязная война продолжалась даже после того, как военные наконец позволили почти семидесятилетнему Перону вернуться в Аргентину и в 1973 году стать президентом. Уставший, серьезно больной Перон казался менее опасным, чем предположительно перонистские партизаны. К сожалению, он умер почти сразу. Его вторая жена Исабель, бывшая танцовщица ночного клуба, занимала при супруге должность вице-президента и теперь попыталась вжиться в роль Эвиты как самостоятельного политического лидера, но ей не хватило харизмы. Перонистское движение раскололось окончательно, и в 1976 году на смену Исабель Перон пришел новый военный президент. Противоповстанческие операции перешли на следующий, высочайший уровень убийств, и врагов-партизан наконец-то удалось истребить. Генералы с гордостью объявили о триумфе «иудео-христианской цивилизации», но поскольку экономика по-прежнему спотыкалась, только победа сборной Аргентины на чемпионате мира по футболу в 1978 году смогла укрепить их популярность. Впрочем, оглядываясь на «право секретности» государства, большинство аргентинцев старались не замечать грязной войны.
Но в конце 1970-х на главную площадь Буэнос-Айреса – площадь Мая – вышли матери с фотографиями своих «исчезнувших» детей. Не желая знать ужасную правду, люди игнорировали их. Военные назвали их сумасшедшими. Матери площади Мая [71], как их довольно быстро стали называть, не сдались. В качестве своеобразной униформы они носили белые косынки с вышитыми именами пропавших детей. Школьные учительницы средних лет, социальные работницы, продавщицы – отчаянно жаждущие сделать хоть что-нибудь – стали совестью нации, живым доказательством тайной и грязной войны правительства. Аргентинские военные, громко провозгласившие своей миссией защиту традиционных ценностей, в том числе уважения к материнству, не посмели тронуть Матерей площади Мая, хотя и называли их las locas, «сумасшедшими с площади». Постепенно весь мир признал истинность их безумных обвинений. Детей было не вернуть, но хоть что-то.
По другую сторону Рио-де-ла-Плата, в Уругвае, военные репрессии пошли по тому же пути. В отличие от аргентинских коллег, уругвайским генералам не нужно было бояться перонистского движения. По сравнению с Аргентиной, Уругвай после Второй мировой войны был особенно спокойным. Между 1951 и 1966 уругвайцы даже реализовали предложенную когда-то Батлье идею исполнительного комитета вместо единоличного президентства. Несмотря на экономические проблемы, уровень жизни в Уругвае оставался предметом зависти всего полушария. Затем группа под названием Тупамарос [72] попыталась спровоцировать революцию, точно так же, как Че пытался сделать это в Боливии.
Городское партизанское движение Тупамарос, созданное в 1964 году, вдохновлялось непосредственно примером Кубинской революции. Они признавали отсутствие революционных условий в Уругвае и, не полагаясь на самовозгорание, надеялись сами подать пример и разжечь пожар в соседних странах. Тупамарос провели целый ряд смелых, блестяще спланированных операций, призванных произвести впечатление и повлиять на общественное мнение. Одним из самых ярких трюков был тоннель, прорытый в тюрьму ради освобождения захваченных товарищей. В 1967 году новоизбранный президент Уругвая объявил военное положение для борьбы с Тупамарос. Военные начали постепенный захват власти, завершившийся в 1973-м. Затем они уничтожили Тупамарос, которые, будучи городскими партизанами в стране с единственным городом – Монтевидео, – были быстро загнаны в угол, как только до первых из них дотянулись пытки. Темная завеса бюрократического авторитаризма опустилась на прежде привилегированное общество.
