революционное движение как советскую прокси-силу и способствовал бурной контрреволюционной реакции, распространившейся по региону в 1960-х и 1970-х.
Следует признать, что пример Кубы был действительно ярким. Более того, латиноамериканские марксисты действительно верили, что Советская Россия на их стороне. Однако образы СССР не привлекали латиноамериканских марксистов. Марксистские революционеры Латинской Америки почти никогда не организовывались по советской инициативе и тем более по советскому образцу, не зависели от советской помощи и не действовали по указаниям СССР. В Латинской Америке просто не было советских партизанских прокси-сил, эквивалентных тем, которые создавало правительство США. Основой революционного чувства оставался национализм, и для большинства латиноамериканских революционеров того времени принять марксизм означало, по сути, встать на сторону слабых и обедневших масс против богатого меньшинства и транснациональных корпораций.
На другой стороне стояли те, кто считал революцию заведомой катастрофой. Такую позицию занимали по разным причинам. Высший класс и немалая часть среднего, очевидно, боялись потерять привилегии и статус. Но помимо этого, традиционные сети патронажа вовлекали в дело антикоммунизма и многих бедняков. Порой антикоммунисты успешно клеймили марксистские идеи как чуждые Латинской Америке, неустанно преувеличивая международные связи революционных движений. И в конце концов, марксизм, как и либерализм начала XIX века, действительно был импортированной идеологией. Бедные и культурно консервативные люди – которых в Латинской Америке, особенно в сельской местности, было множество – попросту не считали, что радикальные студенты говорят от их имени.
Доктрина национальной безопасности
Самыми важными союзниками США против коммунизма, безусловно, были латиноамериканские военные. Чисто рабочий альянс между вооруженными силами стран, возникший в ходе Второй мировой войны, теперь превратился в антикоммунистический и включал постоянную военную помощь со стороны США и обучение в военной Школе Америк [69], базовая учебная программа которой могла бы уложиться в четыре слова: «Как бороться с партизанами». Общая логика антикоммунистического альянса, иногда называемого «доктриной национальной безопасности», сводилась к следующему: вооруженные силы Латинской Америки – ключевые союзники США в защите «свободного мира», а борьба с повстанцами – их особая роль. Стратегическая военно-морская и военно-воздушная мощь США справится с любыми коммунистическими захватчиками из-за пределов полушария. Латиноамериканские армии, со своей стороны, должны направить оружие против «внутренних врагов свободы»: революционных организаторов на фабриках, в бедных кварталах и университетах.
Легко понять, что нравилось латиноамериканским генералам в союзе с вооруженными силами США. Альянс наращивал мощь латиноамериканских армий внутри «своих» стран. Более того, доктрина национальной безопасности предлагала славную миссию – защиту «свободного мира» или даже «Западной цивилизации», – и эта миссия в качестве дополнительной выгоды принесла им богатых и влиятельных друзей.
Создание военных союзов в 1960-х дополняла новая политика помощи США. В качестве очевидной реакции на Кубинскую революцию президент США Джон Ф. Кеннеди объявил – пусть и с опозданием, в 1961 году, – о своего рода плане Маршалла для Латинской Америки, назвав его Союзом ради прогресса. Основная идея, впрочем, была в точности той же: уменьшить революционное давление, стимулируя экономическое развитие и политические реформы. «Те, кто делает реформу невозможной, сделают революцию неизбежной», – заявил Кеннеди, имея в виду опасность коммунизма в Латинской Америке. Помощь от США выросла. Но добиться существенных изменений в обществе сложнее и гораздо дороже, чем поставлять оружие и обучать интервентов для борьбы с повстанцами. Союз ради прогресса быстро выдохся. К 1970-м латиноамериканские генералы были уверены, что революция неизбежно погубит регион, если они – уже без участия США – ее не предотвратят.
Для офицеров, придерживающихся доктрины национальной безопасности, Кубинская революция была призывом к боевым действиям, и по их мнению ситуация становилась все страшнее. Казалось, революционные лозунги, нарисованные аэрозольной краской, покрывали каждую стену. Марксизм становился преобладающей политической философией среди латиноамериканских художников, социологов и националистических интеллектуалов в целом. Новое кино Бразилии и других стран получило признание критиков благодаря суровым сценариям и фильмам, созданным, по словам одного режиссера, «чтобы люди осознали свои страдания». Киноиндустрия революционной Кубы вскоре стала одной из лучших и самых влиятельных в Латинской Америке. Мода на марксистскую мысль особенно остро ощущалась в государственных университетах. Романистический «бум» прославил латиноамериканскую литературу во всем мире – а престижные авторы выступали за революцию. Габриэль Гарсиа Маркес из Колумбии поддерживал теплую дружбу с Фиделем Кастро и часто ездил на Кубу. Кульминация романа Маркеса «Сто лет одиночества» (1967), возможно самого известного латиноамериканского романа XX века, – момент резни, когда правительственные пулеметы расстреливают толпу рабочих, бастующих против американской банановой компании, – списан с реальности. Расстрел демонстрантов с участием United Fruit Company произошел в 1928 году недалеко от дома автора. Другие авторы литературного бума, такие как Карлос Фуэнтес из Мексики и Марио Варгас Льоса из Перу, также разделяли общее восхищение революционной Кубой 1960‐х годов. Даже католическая церковь, долгое время бывшая неприступным оплотом традиций и иерархии, образовала инакомыслящее крыло, присоединившееся к революционерам. Когда по радио крутили песню «Битлз» «Back in the USSR, you don’t know how lucky you are» [70], даже молодежная контркультура, с точки зрения военных, выглядела сговором против национальной безопасности.
Возможно, это постоянное ощущение осады отчасти объясняет ужасное насилие, совершавшееся латиноамериканскими военными против «внутренних врагов» с 1960-х по 1980-е. Самое широкое распространение получили такие методы «борьбы с повстанцами», как похищения, пытки и убийства. Поскольку в борьбе с «красным приливом» «свободный мир» зависел от них, латиноамериканские военные нападали на всех, кого подозревали в симпатиях к партизанам, – протестующих студентов, профсоюзных лидеров, крестьянских организаторов, – хватая их с улиц и заставляя исчезнуть бесследно и навсегда. «Это война», – объясняли генералы. По их словам, они делали только то, что должны были, чтобы победить коммунистических партизан.
В 1960-е это были в основном городские жители. Партизаны жили и действовали в больших городах, где могли угрожать правительству, наносить удары по штабам или похитить промышленника ради выкупа (чтобы на вырученные средства финансировать свои операции). В то же время, поскольку враги были буквально за углом, городские партизаны были чрезвычайно уязвимы. Их единственной защитой была секретность и анонимность. Чтобы раскрыть партизан и их укрытия, силы безопасности подвергали заключенных всевозможным пыткам, включая многократные изнасилования в течение нескольких недель, удары током по соскам и яичкам, депривации зрения и слуха, психологические пытки, например принуждение быть свидетелями пыток любимого человека. Многие в Латинской Америке до сих пор считают, что этому обучали в Школе Америк. Одно можно сказать наверняка: доктрина национальной безопасности поддерживала атмосферу чрезвычайного положения, которую мучители использовали для оправдания своих действий.
Политика США призывала к демократии, но помогала диктатуре. Доктрина национальной безопасности поощряла латиноамериканские вооруженные силы играть все более активную
