– Опять кому-то дурно?
– Да, Говард! Уже третий человек падает в обморок, выходя из гробницы.
– Это из-за ужасной жары и духоты!
– Все говорят о каком-то проклятии!
– И вы поверили?
– Нет, – улыбнулся граф, – тем более что посетителей меньше не становится. «Таймс» оказалась неплохим союзником. В ней ежедневно публикуют сводки о нашей работе. Клеветники посрамлены!
– Только не Брэдстрит! Он утверждает, что мы в ссоре с местными властями.
– Министр общественных работ уже выступил с опровержением! Он нашел слова Брэдстрита «нелепыми» и заявил, что в наших отношениях царит полная сердечность. Мы даже получили письмо от царя Фуада! Послушайте: «Особенно приятно поздравить вас ввиду того, что ваши многолетние труды увенчались заслуженным успехом!» Теперь вы – национальный герой, Говард! Ваши противники повержены, Лако бессилен. Вы стали неприкосновенны!
* * *
В некрополь хлынули тысячи туристов. Их не остановил даже свирепый хамсин. Ночная жизнь в Луксоре стала бурной, как в какой-нибудь столице мира. В модный городок съезжались богатые американцы. Египетские древности их совершенно не интересовали. Они любили играть на скачках, пьянствовать, а по ночам картежничать на судах, бороздивших Нил.
Оттолкнув пару подвыпивших туристов, Картер вошел в гостиную «Винтер Паласа», где граф пил чай с сотрудником музея «Метрополитен».
– Так больше не может продолжаться! – без предисловий начал Картер. – Эти туристы хуже мошкары!
– Но мы всего лишь выполняем просьбу египетских властей.
– И ошибаемся! Эти сумасшедшие все портят.
– Что случилось?
– В проходе застрял человек! Поцарапал ящик! Завтра еще что-нибудь случится! Если гробница будет по-прежнему открыта для туристов, я снимаю с себя всякую ответственность за ее сохранность!
* * *
Графу пришлось ехать в Каир, в министерство. А Картер, наслаждаясь одиночеством, сел заполнять дневник.
Дверь тихо отворилась.
– Можно?
Говард отложил ручку:
– Заходите.
Смеркалось. Скалы в Долине окрасились в охристые тона. На гробницы снизошла вожделенная тишина.
– Отец очень огорчен!
– Мне жаль, но мы с ним разошлись во мнениях! Я полагаю, что уступки чиновникам пагубны.
Девушка положила руку ему на плечо. Картер оцепенел и едва мог дышать.
– Вы такой неуступчивый…
– Нет, я…
– Мне это нравится, – улыбнулась Эвелина. – Вы уникальны и несносны. Вы хотите быть лучше всех и жить по правде.
– Да, это так.
Она склонилась и поцеловала его в лоб. Картер вцепился в письменный стол, как утопающий за соломинку.
– Достаточно ли я прямолинейна, на ваш взгляд?
– Ах, как бы я хотел сказать вам, что… – Картер медленно встал. – Я не хотел бы потерять вас, Эвелина! – Он приблизился к ней, но девушка не шелохнулась. – Не знаю, как…
– Молчите, Говард. Мне не нужны слова.
Он обнял ее. Леди Эвелина, Эвелина, Эва, влюбленная женщина – вот оно, счастье!
* * *
На заре Говард, против своего обыкновения, еще валялся в постели, вспоминая каждое мгновение этой удивительной ночи.
Дверь штаб-квартиры с грохотом распахнулась.
– Картер, вы здесь? Картер!
Он приподнялся на кровати:
– Ваше сиятельство, я в спальне!
Ворвался граф. Его лицо осунулось. Он прогремел:
– Эвелина все мне рассказала!
– Она поступила правильно.
– Вы ее больше не увидите!
– Почему?
– Вы ей не пара!
– Она – дворянка, а я – плебей?
– Вот именно!
– Если я попрошу у вас ее руки, вы мне откажете?
– Естественно!
– А почему?
– Так мне велят приличия, традиции!
Картер вскочил и начал одеваться:
– Вы сами не верите в то, что говорите. Вы опровергли это своим собственным характером, да и всей своей жизнью!
– Нет, верю ради дочери! Я должен помешать ей совершить безумную ошибку.
– Значит, полюбить меня – безумие?
– Конечно!
– Стало быть, дворянка по-прежнему не может выйти замуж за плебея?
– Нет, не может. К тому же вы любите только Долину! Вот почему я и отказываю вам. Вы себе не принадлежите, Картер!
– Откуда вы знаете?
– Забудьте об Эвелине!
– Ни за что! Я не старался ей понравиться и не могу теперь ее предать!
– Значит, сделайте над собой усилие! – еще больше горячился граф. – Ей всего двадцать два, вам – почти пятьдесят! Это чудовищно!
Археолог повязал галстук-бабочку.
– Не утруждайте себя общением с чудовищем. Ступайте.
– Вы понимаете, что вы сказали?
– Да! Вы меня увольняете. Наше сотрудничество окончено!
В бальном зале «Винтер Паласа» зазвучал регтайм, и молодежь бросилась танцевать. За столом сидел Картер. Он пил.
Опять он остался один. Все его бросили. Его мечта превратилась в кошмар. Теперь граф наймет другого археолога, тот разберет ящики в погребальной камере и найдет мумию Тутанхамона. А что сможет дать леди Эвелине он, безработный археолог?
Картер снова наполнил бокал, но в этот момент кто-то схватил его за руку:
– Не губите себя!
Это был граф. Он сел напротив.
– Позвольте попросить у вас прощения!
– Вы…
– Вот именно! Вы, Говард, мой единственный друг, и ссориться с вами было бы с моей стороны непростительной глупостью! Знайте, что бы ни произошло и что бы вы ни подумали, мое отношение к вам не изменилось! Я совершил ошибку. Может, успех вскружил мне голову? Во всяком случае, меня это не оправдывает.
– Напротив! – возразил Картер. – Вы знаете, я не люблю пить в одиночестве. Хотите шампанского?
– Да.
* * *
Некоторое время Картер обивал пороги учреждений и наконец, не без помощи графа, добился своего – гробницу закрыли для туристов. Говард и лорд Карнарвон стояли вдвоем в совершенно пустой передней комнате. Им стало не по себе.
– В какой унылый желтый цвет выкрашены стены! Росписей нет, пол голый. Какое тоскливое зрелище! Что мы наделали, ваше сиятельство! Мы осквернили и разграбили гробницу.
– Нет! Вы с почестями препроводите сокровища в музей, а это главное.
– Мы совершили кощунство! Тутанхамон нам этого никогда не простит.
– Наследие фараона принадлежит человечеству! Благодаря вам, Говард, Древний Египет обрел голос. Вы сами знаете, что египтяне поклонялись истине. А наша цивилизация убога, ибо мы почитаем лицемерие, посредственность и развращенность! Мировая война, тысячи жертв – вот он, итог нашего хваленого прогресса! Если мы не уверуем, как древние египтяне, то погибнем!
Картер смотрел, не отрываясь, на две статуи черного дерева, которые охраняли вход в погребальную камеру. Их позолоченные парики и инкрустированные глазницы сияли очистительным светом.
