Казалось, для Луция этого оказалось достаточно. Он сонно пробормотал:
– Спокойной ночи, жена моя.
И очень скоро захрапел.
Однако сон не шел к Аврелии. Она лежала с широко раскрытыми глазами и смотрела в темноту. Пусть его семя останется во мне, молилась она. Хотя ей не хотелось иметь ребенка, беременность защитит ее от подобных мучений – во всяком случае, до рождения ребенка. Если нет, ей придется уступать Луцию всякий раз, когда он того пожелает. Аврелия никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Она всхлипнула. Сначала ей удавалось себя сдерживать, но потом молодая женщина не выдержала и разрыдалась. Она не могла этого перенести. Слезы, которых Аврелия избегала весь день, наконец потекли по щекам, хлынули потоком, и вскоре ее подушка, как и часть простыни, промокла. Сначала она старалась плакать безмолвно, но потом ей стало все равно, услышит ее Луций или нет. Может быть, когда он поймет, какую боль причинил ей, он пожалеет, что трогал ее. И тогда оставит ее в покое. Аврелия даже придвинулась поближе к мужу, чтобы выяснить, не разбудил ли Луция ее плач. А он лишь перевернулся на другой бок, устраиваясь поудобнее.
Теперь отчаяние Аврелии уже не знало границ.
Ганнон, думала она. Ганнон…
Прошло много часов, прежде чем к ней пришел сон.
Апулия, месяц спустя
– Перестань так смотреть на меня, – раздраженно приказал Ганнон.
– Как, командир? – Мутт сделал вид, что он всем доволен.
Ганнон ждал неизбежного. Через мгновение, подобно тому, как возвращается на место живот толстяка, который сумел его втянуть, лицо Мутта снова приняло мрачное выражение.
– Вот так, – сказал Ганнон. – Тебе не нравится то, что я делаю, но ты не собираешься меня останавливать.
– Я не могу помешать тебе, командир, – скорбно сказал Мутт. – Ты старший офицер.
– Но ты никому не расскажешь, когда мы вернемся?
– Конечно, нет, командир. И наши парни ничего не станут рассказывать, даю слово. – Мутт поджал губы, но потом слегка расслабился.
– Ты будешь молчать, но не одобряешь мои действия, – недоуменно сказал Ганнон.
– Так и есть, командир. Женщина должна знать свое место, и оно не на войне.
Юноша бросил на него свирепый взгляд. Он чувствовал, что должен рассказать Мутту о причинах своего отъезда. Спорить с ним он не мог, поскольку понимал, что тот совершенно прав. То, что он планировал, было опрометчиво, на грани безумия. Однако Ганнон принял решение. Как и многие другие части, их фалангу отправили в патрулирование, чтобы защитить отряды карфагенян, которые занимались добычей продовольствия. Фабий продолжал их атаковать, и довольно часто ему сопутствовал успех, из чего следовало, что их миссия становилась еще более важной. Ганнибалу не понравится, если он узнает, что Ганнон оставил своих людей на несколько дней. Он или любой другой офицер. Ганнон прекрасно помнил, в какую ярость впал Ганнибал, когда он ослушался его приказа в прошлый раз.
– Хорошо. Если Ганнибал узнает, меня распнут.
«Как странно, – подумал Ганнон. – Даже это знание не может заставить тебя отказаться от попытки еще раз встретиться с Аврелией до ее свадьбы». После той ночи на ферме он не мог спать из-за мыслей о ней. Ну, а если он сумеет убить Агесандра во время этого визита, тем лучше.
– Именно по этой причине я ничего не стану рассказывать, командир. К тому же я в долгу перед тобой.
– Я тебе благодарен.
Мутт фыркнул.
– Дело не в том, что ты спас мне жизнь возле Виктумулы, командир. Ты представляешь ценность. У нас очень мало офицеров. Если ты погибнешь, мы не успеем подготовить другого командира. Война становится все более ожесточенной, и, когда наступит следующее сражение, я не хочу умереть из-за того, что у нас не было достойного командира.
Ганнон рассмеялся, услышав рассуждения Мутта, которые, однако, показались ему немного обидными.
– Ты хороший человек, Мутт. Спасибо тебе.
– Почему бы тебе уже не отвалить, командир? Чем скорее ты уедешь, тем раньше вернешься.
– Встретимся через три дня на перекрестке дорог, о котором мы говорили.
– Мы там будем, командир, если только римские отряды нас не прикончат.
Ганнон стиснул зубы и постарался не думать о таком исходе.
– Удачи, – сказал он, вскакивая в седло.
Однако Мутт уже повернулся к нему спиной и зашагал к лагерю.
Смущенный Ганнон щелкнул языком и направил лошадь на запад, в сторону Капуи. Если он снова увидит Аврелию, то все его усилия не будут напрасными. И если он отомстит за убийство друга. Да, Ганнон хотел мести, но Аврелия была важнее. Мысль об этом его огорчила, и он дал себе клятву обязательно проехать мимо виллы Фабриция. Быть может, Аврелия снова окажется там. Такой крюк увеличит риск – он может опоздать на встречу с Муттом и его людьми, – но другого шанса у него может не быть. Все предприятие вдруг показалось Ганнону чистым безумием, и он подумал, что, возможно, совершает главную ошибку в своей жизни.
Его дурные предчувствия только усилились в течение следующего дня и ночи. Даже когда они пересекали Апеннины, все выглядело лучше. Сейчас повсюду виднелись следы войны – сожженные виллы и фермы, пустые деревни. Ганнон привык к стаям воронов и прочих стервятников, которые собирались возле мертвых животных и людей. Птицы лениво поднимались в воздух при его приближении. При Требии и у Тразименского озера Ганнон видел невероятное количество мертвых тел. После тех ужасов ему казалось, что его уже ничем не удивить, но он ошибался. Снова стало тепло, и тела начали быстро разлагаться. Черви в глазницах ребенка, пурпурные языки, вывалившиеся изо рта, всепоглощающая вонь гниющей плоти превратили его путешествие в суровое испытание.
Большинство рек и ручьев были осквернены трупами, и юноша не осмеливался пить из них воду. Раз в день ему приходилось углубляться в деревни, где он бродил между домов в поисках колодца. Ганнон нуждался только в воде; он совершенно потерял аппетит из-за ужасных картин, которые представали его глазам.
Однако были и более серьезные опасности. Не раз он видел римские патрули, не слишком многочисленные, потому что бóльшая часть войска Фабия находилась к востоку от гор, но Ганнон остался один и стал бы легкой добычей. Поэтому он пробирался по полям параллельно дорогам и при малейшем намеке на опасность прятался в рощах и зарослях кустарника. К тому же теперь он не встречался с другими путниками – впрочем, их оказалось совсем немного. Однажды рано утром юноша заметил людей в придорожной канаве и понял, что его тактика помогла ему уберечься от нападения разбойников.
Ганнона не слишком удивило, когда он обнаружил, что вилла Аврелии опустела. Теперь он мог больше не думать об Агесандре. Как он мог узнать, куда направился сицилиец? Самым естественным ответом было «в Капую», ведь именно там должны находиться Аврелия и ее мать; но каким образом он найдет там Агесандра – и, если уж на то пошло, Аврелию? Мысль о том, чтобы войти в Капую, вновь заставила карфагенянина подумать о безумии своего предприятия, столь же глупого и столь же опасного, как если бы он наступил на хвост ядовитой змее. Едва ли его кто-то узнает в Капуе, но акцент, смуглая кожа и зеленые глаза наверняка привлекут внимание. Достаточно, чтобы на него указал хотя бы один подозрительный гражданин, и тогда его ждут пытки и страшная смерть. Одни лишь боги знают, выберется ли он из Капуи живым. С тех пор как он отплыл из Карфагена, Ганнон никогда столько не молился.
