— Холодная медуза в Лондоне — это Джеральдина?
— А кто же еще? — нахмурилась тетушка. — Ты знаешь еще кого-нибудь, у кого там, где у всех остальных сердце бьется о ребра, нет ничего, кроме холодной вязкой массы?
— Нет, не знаю, благодарение Богу! — воскликнула Фенелла. Когда-то она знала еще Ральфа Флетчера, но того не стало.
— Только не говори ее отцу, что я называю его обожаемую дочурку медузой, — попросила Микаэла. — Он не виноват. Несчастный глупец не может разлюбить ее, хоть и молчит, чтобы не сердить нас. Несмотря на все, что она сделала, дочь для него — самая яркая звездочка на небе.
— Это сделала не она, а ее муж, — вяло попыталась защитить Джеральдину Фенелла.
— Она выросла с этим мальчишкой, — спокойно ответила Микаэла. — Если бы в ее теле была хоть искорка чувств, она восстала бы против того, что из-за ее мужа над ним так бесчеловечно издеваются. У этой чужачки, Анны Болейн, сердце кровью обливалось, а Джеральдина Саттон по-прежнему холодна, словно шербет, и волосы себе из ноздрей выщипывает.
На глазах Микаэлы блестели слезы. Фенелле очень хотелось остаться с ней, но она понимала, что, если не совершит вечернюю прогулку с повозкой, в некоторых домах нечего будет подать на стол.
— Мне пора ехать, — мягко произнесла она. — В «Domus Dei» брат Франциск ждет, что я заберу мешки с хлебом.
— Правильно! — Во двор, никем не замеченный, въехал сэр Джеймс. На нем был подбитый мехом шаубе мирового судьи, поэтому можно было сделать вывод, что он прибыл с заседания городского совета. Он спешился, передал коня слуге и обнял Микаэлу за плечи. — Не позволяй себя задерживать, Фенелла. Моя свояченица — ангел с волосатыми ушами, но ее язык и черта сведет с ума.
Он положил подбородок на голову Микаэлы и принялся покачиваться с ней в лучах заходящего солнца.
«В этом доме полно женщин, на которых не женятся, — вдруг осознала Фенелла. — Ситуация со мной и Ханной достаточно безумна, но почему сэр Джеймс не сходил к священнику с этим испанским золотым слитком, который так любит?»
Она села на повозку, а сэр Джеймс повел Микаэлу к дому, но в дверях та еще раз обернулась.
— Будь добрее к моей черной морской звезде! — крикнула она вслед Фенелле. — Хоть с ним и непросто. Он гораздо лучше, чем кажется на первый взгляд.
Свой хлебный обход в тот день Фенелла, погруженная в размышления, совершила небрежно. Возвращаясь с наступлением темноты с пустой повозкой в Саттон-холл, она увидела, что со стороны гавани едет Сильвестр на своей кобыле. Обычно в седле перед ним сидел мальчик, но сегодня он был один.
— Где Люк?
— Остался на верфи, — ответил Сильвестр. — Ближе к вечеру Энтони стал показывать ему, как делать из горной сосны настоящий шпангоут, и Люк со слезами на глазах; заявил, что ни в коем случае не может ехать домой. Тогда Энтони предложил оставить его на ночь.
— Энтони? — удивилась Фенелла. — Ты говоришь о человеке, который ни с кем словом лишний раз не перемолвится и который прячется, едва завидев чужого человека? Он добровольно оставил у себя ребенка, который постоянно задает какие-то вопросы?
Сильвестр спешился и помог ей выбраться из повозки. Стоя рядом, они облокотились на повозку, как поступали часто, чтобы отдохнуть после долгого дня.
— С Люком он разговаривает, — произнес Сильвестр. — Ты разве никогда не видела этого? Перед Люком он садится на корточки, чтобы их глаза были на одном уровне, и отвечает на все его вопросы. Мой друг Энтони, никогда не умевший ждать, проявляет ангельское терпение, общаясь с этим мальчиком. И что самое поразительное — он сам задает ему вопросы. Сегодня Люк начал говорить о Боге и молитвах, и Энтони спросил его: «Ты уже хоть раз видел это, Лукас? Ты просил Бога о чем-то, чего тебе хотелось, и он исполнил твое желание?»
— И что же сказал Люк? — поинтересовалась Фенелла.
— Он умный мальчик, — ответил Сильвестр. — «Так делать нельзя, — сказал он. — Молиться за то, чего хочешь, а не за то, о чем говорят нам священники. Но мама говорит, что мы можем делать это про себя. Бог все слышит. Поэтому я попросил его подарить мне мяч для игры в футбол, хотя король запретил это, как священники — молитвы. И через два дня тетушка Микаэла сшила мне из тряпок мяч, а сэр Джеймс сказал, что я могу играть им во дворе, потому что королевские чиновники не Бог и не могут все слышать».
«Как же нам повезло, — думала Фенелла. — Что бы ни случалось, мы благословенны и наша жизнь чудесна».
— Я подбежал к нему, отвел Энтони в сторону, — продолжал рассказывать Сильвестр. — Я знаю, что он сомневается в существовании Бога, поэтому я поспешно сказал: «Я тебя прошу, не лишай мальчика веры».
Фенелла не стала говорить Сильвестру, что Энтони не сомневается в существовании Бога, а уверен, что ничего подобного нет в пустых небесах. Это была тайна Энтони, и она собиралась сохранить ее.
— Он так и сделал, правда? — с некоторым страхом спросила она.
Сильвестр улыбнулся.
— Знаешь, что он мне сказал? «Не глупи, Сильвестр. В Бога, которому небезразличны футбольные мячи для маленьких мальчиков, поверит даже такой черт, как я». За черта я его стукнул кулаком, мягко и осторожно, но вместо того чтобы закрыться, он стукнул меня в ответ, и Люк тут же оказался рядом и стал подзадоривать нас, как борцов на ринге.
— О, Силь, это чудесно! Жаль, что меня там не было.
Сильвестр погладил ее по руке.
— Ты знаешь, я по-прежнему верю в то, что разбитое можно исцелить и что у вас может быть маленький мальчик. Я бы крестил его, и можешь мне поверить, я стал бы баловать его так, как никогда ни один крестный отец не баловал своего крестника.
— В этом я не сомневаюсь, — негромко произнесла Фенелла. Ни один ребенок, даже принц, которого может подарить своему королю Анна Болейн, не был бы любим больше. Понимать, что этого ребенка не будет, было очень больно, не говоря уже о том, чтобы облечь эту боль в слова. Она взяла себя в руки. — Сильвестр, маленький Люк и его сестра заслуживают будущего не меньше, чем наш с Энтони ребенок. То, что ты не хочешь жениться на их матери, неправильно. Ханна тревожится, потому что ее детей ждет неизвестность.
— Для этого у нее нет причин! — возмутился Сильвестр.
— Женись на ней, — не отставала Фенелла. — Нам уже необязательно поддерживать фарс по поводу нашей помолвки, даже твоя тетушка знает правду.
Сильвестр замер.
— Но ведь этого хотел Энтони.
— Давай-ка на минутку забудем, чего хотел Энтони, — заявила Фенелла. — Он считает, что я заслуживаю лучшего, что у него есть, а лучшее — это ты. Конечно, он прав, но ты же знаешь, что мне все равно, пусть меня будут считать подстилкой того, кто убил своего брата. В «Domus Dei» не откажутся от моей помощи, а в доме твоей семьи меня, конечно же, не станут уважать мнение. Так почему меня должно волновать, что подумает обо мне кто-то еще?
