Степан более внимательно вгляделся в лицо и осанку сидевшего напротив полковника, и вдруг словно пелена упала с глаз. Вспомнился 1933 год, Оренбург и Управление ОГПУ. В то время тот не был таким седым и утомленным.
– Что, не узнаешь? – спросил полковник, доставая из кармана пачку папирос и протягивая ее Калачеву. – Рад тебя видеть живым и здоровым, Степан. Ну, бери, закуривай.
– Горовой Дмитрий Андреевич собственной персоной, мать твою, – процедил сквозь зубы Степан и матерно выругался. – Я все десять лет своей отсидки вспоминал тебя, падла. И столько раз представлял, как придушу при встрече, что со счету сбился. – Он сжал кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься на сломавшего ему жизнь негодяя.
– А ты почти не изменился, – сказал Горовой. – Лишения не наложили на твою внешность, как на мою, уродливый отпечаток.
– А вот тебя время не пощадило, сука подлая! – прорычал Степан. – Ты выглядишь хуже некуда… Я хоть на природе ишачил, дышал оздоровительным воздухом, а ты…
– Каждый из нас служил Родине там, где было приказано, Степа, – перебил его нетерпеливо Горовой. – Все десять лет, что мы не виделись, я боролся с преступностью и врагами народа в Москве на высокой должности. А тебе пришлось дожидаться своего часа здесь, как ты выразился, «на природе». И ты тоже служил Родине, хотя и не знал об этом.
– Постой, ты чего-то перепутал, сука! – закричал Степан, багровея. – Ты, может быть, и служил, а я? Я сидел вот здесь по твоей милости и исправно лес валил, как коняга ломовая!
– А ну выйди, Алексей Иванович, – приказным тоном потребовал Горовой, глянув на притихшего за столом коменданта. – Проследи, чтобы к двери никто за километр не приближался, пока мы тут с майором Калачевым личные отношения выясняем и о деле предстоящем беседуем!
На Степана будто вылили ушат ледяной воды. Ему вдруг показалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, очень на него похожим.
– Ты чего мелешь, иуда? – прошептал он зловеще, как только закрылась дверь за комендантом. – Издеваться надо мной прикатил? Может, и был бы я сейчас майором или даже подполковником, если бы ты прежде не сделал из меня зека.
Горовой промолчал. Он не спеша закурил и прошелся по кабинету, затем уселся на место Алексея Ивановича. Несколько минут он молчал, делая вид, что наслаждается процессом курения.
– Слушай меня, Степан, и не бузи, – сказал он, откинувшись на спинку стула. – Я добирался сюда две недели. Только не подумай, что я приехал каяться или оправдываться. Твои оскорбления и упреки справедливы, но только в определенной мере, и они не обоснованны и неуместны потому, что ты не знаешь всего того, ради чего тебе пришлось провести в этом поселке долгие годы!
– Почему же не знаю, – нервно хмыкнул Калачев. – Я присутствовал в тридцать третьем на допросах, когда ты выворачивал мою душу наизнанку, пытаясь заставить меня оклеветать самого себя. Если ты не забыл, я присутствовал и на суде, в качестве обвиняемого, когда по сфабрикованному тобою делу меня на долгие годы упекли в лагеря. Так что же еще есть такое, чего мне не известно и что может оправдать твои действия, подлец?
– Тебе ничего не известно о секретном приказе руководства ГПУ, поступившем из Москвы, на основании которого ты угодил за решетку, подчеркиваю, формально! – ответил Горовой. – Ты звено одной грандиозной операции, разработанной в ОГПУ. Можешь мне не верить, но это правда, Степа.
У Степана снова зачесались руки, он задохнулся от острой потребности придушить сидевшего за столом. Но лишь сжал до боли в суставах кулаки: хотелось услышать, что еще брякнет в свое оправдание этот тип и что же привело его в тайгу из уютного кабинета на Лубянке.
– Я вижу, ты не веришь мне, – улыбнулся бывший начальник. – А это наглядно свидетельствует, что мы добились того, чего хотели.
– И чего же вы добились? – кипя от гнева, нашел в себе силы сдержанно спросить Степан.
– Мы добились того, что ты стал тем, кто есть, – спокойно ответил Горовой. – Теперь тебя можно смело задействовать в том деле, для какого мы тебя готовили.
Мысли в голове Калачева путались. Как ни старался, он так и не мог понять, куда клонит этот ухоженный полковник.
– Чего-то я не въеду, зачем ты мне засираешь мозги?! – сказал он, угрюмо и враждебно глядя в напряженное лицо собеседника. – Только не пытайся меня убедить, что, фабрикуя против меня дело, ты поступал честно и благородно. Я никогда не поверю, что десять лет из моей жизни ты вычеркнул ради каких-то бредовых идей?
– Я действовал так, как мне было приказано. Следствие, допросы, суд, приговор… Ты должен был быть публично осужден на большой срок и ехать отбывать наказание в лагерь строгого режима. Все жители Оренбурга должны были быть уверены в том, что ты понес заслуженное наказание. Особенно должен был поверить один человек, из-за которого и разрабатывалась эта чертова комедия.
– Если ты еще раз вякнешь, что я «наказан заслуженно», то пеняй на себя, сука! – закричал в ярости Степан. – Ты не выползешь живым из этого кабинета, понял? Из нас двоих здесь присутствующих ты один заслуживаешь сурового наказания за свои подленькие делишки. Усек, курва?
– Ну хорошо, успокойся и слушай, – улыбнулся Горовой. – Ты же хочешь знать, для чего разыграна комедия с твоим нелепым обвинением и осуждением?
– И это ты называешь комедией? – закричал возмущенно Калачев, вскакивая со стула. – Ты упек меня за решетку, чтобы повеселить кого-то? Ты растоптал мою жизнь ради…
– Заткнись, сядь и слушай! – рявкнул Горовой, тоже вставая со стула и уперев кулаки в поверхность стола. – Ты торчишь здесь в тайге, когда сотни тысяч наших граждан геройски гибнут на войне! Ты сыт, обут, одет, исправно выполняешь норму… А они там сражаются с врагом и не считают свои жизни загубленными напрасно! А сколько таких, как ты, мрут с голодухи в лагерях ГУЛАГа? Ты не считал? Их никто не считал! И многие осуждены невинно!
– Так мне что, спасибо сказать за свою «райскую жизнь» в тылу? – заорал в ответ Степан раздраженно. – Да я, если хочешь знать, несколько раз писал заявление, чтобы на фронт отправили хоть в штрафники. Я на все был согласен, чтобы смыть с себя даже кровью навешенный тобою ярлык «врага народа»! Я готов был умереть там, в окопах, за свою страну, но…
– Я знаю о твоих просьбах, – перебил спокойно Горовой, усаживаясь на стул. – Это руководство НКВД повлияло на отказ в твоих прошениях. Ты был и есть офицер НКВД, и твоя служба Родине нужна здесь, а не на передовых позициях воюющей с врагом Красной армии.
– И ты называешь десять лет позорной отсидки в тайге «службой Родине»?! – расхохотался Степан, дико вращая глазами. – Что-то я не вижу новеньких погон на своих плечах со звездами майора!
