Жанна надкусила масляную грушу под любопытными взглядами Франца Эккарта, Жозефа и Жоашена.
— Действительно, похоже на очень свежее масло, — сказала она.
И положила в рот одну из горошин.
— Похоже на мягкое зернышко.
Рыба оказалась превосходной. Карибка принесла бутылку испанского вина и три кружки. Вино отдавало сладковатым уксусом — очень странный вкус.
Через полчаса на подносе не осталось ничего, кроме рыбьего скелета, кожуры и ядер масличной груши, а также стеблей индейского зерна. Сотрапезники дружно одобрили эту восхитительную еду и из последних сил дотащились до постели.
— Рай, — спросила Жанна сонным голосом, — какой он из себя?
Ужин был ничуть не хуже: куски мяса, по вкусу напоминавшие поросенка, однако Бракамонте объяснил, что это дикое животное, индейская свинка.[48] Опять индейская. Гарнир из овощей — черные бобы и ломтики мучнистого, сладковатого плода, который, как выяснилось, созревал не на деревьях, а в земле. Patatas dulces.[49] Вино было таким же скверным, как за обедом, и сеньор де Вилласер с супругой посоветовали ананасовое или пальмовое вино. Эти индейские напитки отличались крепостью, поэтому их смешивали с водой, но в голову они все равно ударяли.
На постоялом дворе нашлись шахматы. Жанна и Франц Эккарт, оставив Жоашена и Жозефа играть на террасе при свете масляных ламп, ушли спать пораньше. Жанна провалилась в сладкий сон, который не удалось нарушить даже москитам. Правда, она догадалась накрыть лицо рубашкой.
На следующий день надо было идти в Колониальное бюро. Вилласер и Бракамонте, как и обещали, пошли вместе с Жанной, Франц Эккарт вызвался сопровождать их. Королевский интендант оказался надменным усатым щеголем; он вновь спросил, зачем сюда явились четверо французов. Жанна повторила то, что сказала губернаторскому чиновнику. Вилласер и Бракамонте воздали пылкую хвалу даме-судовладелице, обеспечившей безопасность их супругам и другим дамам во время страшного шторма. Интендант, несомненно, кое-что слышал о злоключениях «Ала де ла Фей», но ему еще не доводилось встречать даму-судовладелицу, которая вдобавок совершила плавание на собственном корабле и заслужила прозвище La Capitana.
— «Ала де ла Фей» принадлежит вам? — недоверчиво спросил он.
— Компания, основанная баронессой де л'Эстуаль, строит еще четыре корабля, — уточнил Бракамонте.
Вот так штука! Королевский интендант подкрутил усы и сбавил спесь. И даже стал любезен.
— Ваш визит для нас большая честь, — заявил он.
Собираются ли Жанна и ее спутники заняться коммерцией? Нет, ответила она, они приехали полюбоваться новыми владениями испанского короля, о которых толкует вся Европа. Хочет ли она поселиться здесь навсегда?
— Не знаю, — ответила Жанна. — Дела мои и большая часть семьи остались в Старом Свете. Не могу сказать, как долго удержат меня чары Эспаньолы.
Он притворно задумался, позвал секретаря и объявил о своем решении: баронесса де л'Эстуаль может поселиться в Каса-Нуэва-Сан-Бартоломе. Вилласер с Бракамонте дружно кивнули и, повернувшись к Жанне, объяснили, что это один из самых красивых домов на острове — лучше только у губернатора. Пятнадцать комнат с окнами на море, недалеко от порта Санто-Доминго. В ее распоряжение предоставят десять рабов, в том числе пять женщин. Ежемесячная плата составит сто семьдесят мараведи, что равно половине кастильского дуката или его французского эквивалента — старого экю.
Жанна была ошеломлена. Пятнадцать комнат с окнами на море и десять рабов за половину экю! Она поблагодарила королевского интенданта, тот величаво поклонился и пригласил ее на завтрашний ужин.
— Вы помогли мне провернуть выгодную сделку, — сказала она испанцам, когда за ними закрылась дверь.
— Жизнь здесь ничего не стоит, — ответил Бракамонте. — За пять мараведи вы можете пировать каждый день. Если только не будете покупать привозных товаров. За один окорок просят сто мараведи.
Францу Эккарту она призналась, что взяла с собой пятьсот экю.
— Я могла бы прожить здесь тысячу месяцев!
— Восемьдесят три года четыре месяца и десять дней, — с улыбкой отозвался он.
Решив для начала обратить в местные деньги два французских экю, Жанна зашла к меняле. Тот сразу отсчитал ей за них семьсот пятьдесят мараведи.
Почти на всем протяжении пути путешественников сопровождала желто-черная бабочка.
Целый караван тележек, рабов и людей двинулся с постоялого двора в Каса-Нуэва-Сан-Бартоломе по каменистым дорогам, мимо диких банановых деревьев и преисполненных тайны кустарников.
Дом возвышался на склоне холма, фасадом к морю, среди зарослей буйной растительности, которая не смела переступить только кромку пляжа, у самого подножия. Архитектура изысками не отличалась. Черный каменный цоколь служил основанием для толстых деревянных колонн и выбеленных известкой саманных стен с вентиляционным отверстием вверху. Все это венчала крыша из пальмовых листьев. Окна были прикрыты простыми ставнями, ибо на Эспаньоле стекла, естественно, отсутствовали, и даже промасленная бумага считалась роскошью. Позднее выяснилось, что ящерицы-агамы страстно полюбили эту бумагу. Вокруг всего дома располагалась просторная терраса. Пятнадцать комнат имели обстановку весьма скудную: примитивные кровати явно местной работы, пара стульев и табуреты. Дополнял меблировку стол на террасе. Ни одного камина — видимо, бесполезного в этом климате. На заднем дворе накрытый решеткой неровный прямоугольник из почерневших от огня камней указывал, что именно здесь готовят пищу. Три чугунка, печка и стопка тарелок в последней комнате свидетельствовали, что предыдущие обитатели хранили тут продукты.
Все это стоило не больше ста семидесяти мараведи. И было целым состоянием.
Пение птиц, незнакомые запахи и бабочки заполняли воздух. На заднем дворе хрипловато журчал горный ручей.
Жоашен блаженствовал.
Жозеф лазил по деревьям.
Франц Эккарт помогал Жанне.
Десять рабов разнесли четыре сундука по трем комнатам, поскольку у Жоашена и Жозефа теперь были отдельные спальни. После этого рабы застыли с покорным и мрачным видом. По-испански все немного говорили. Жанна улыбнулась им и спросила у каждого, как его зовут. Видимо, они были крещены, ибо вряд ли карибы получили от рождения такие имена, как Себастьян, Хуанита, Винсенте или Пруденсия.
Старшая из женщин, которая отзывалась на имя Стелла, подошла к Жанне и спросила, что приготовить на ужин.
— То, что здесь едят, — ответила ей хозяйка. — Купите столько еды, сколько нужно для всех, — добавила она, указав на рабов.
