Эдвард Уитмор - Шанхайский цирк Квина

Викторианские стулья, набитые конским волосом, пушки, захваченные во время Русско-японской войны 1905 года, нежная улыбка, три противогаза, запечатанные бамбуковые трубочки, цветы Токио, испаряющиеся пороги, материализующиеся кладбища, полночные камни на могилах, мертвые кошки, обмененный рис, выторгованные соленья, автограф, вегетарианская диета — никакого меда и яиц, пальто, треснувшие маски и рваные костюмы театра Но, моча, изливающаяся на мох, кимоно принцессы, так и не начатая рукопись, полный указатель к рукописи, в котором нет ни слова, еще две бутылки ирландского виски, когти, сминающие черепа грызунов, опять репа, ничего, кроме репы, почти четверть века, правление длиною почти в восемьсот лет, рухнувшая стена сада.

Чайная чашка, поворачиваемая трижды, игра в го, музыка кото, стена из разлагающихся казацких лошадей, стеклянный глаз, головные боли, шарик пуха, флакон эфира, плавучий дом в Шанхае, монах, зеркало в мукденском туалете, третья бутылка ирландского виски, пожар в Нанкине.

Хромой, рупор, хлыст и фрак, снова три противогаза, снова фонарик, арена и постель, одноглазая могила Семаранга и лоза с острова Минданао, что крепко стоит на ногах, хвосты жирных креветок, проволока под куполом, качающиеся красные фонарики, опилки, трубы, жонглер во тьме со своими факелами, пустыни Центральной Азии.

Бильярдный стол, изящные пальцы, неожиданный смех, снова арена и постель, трапеция, тройное сальто-мортале.

Сигары, и компьютеры, и салаты, отчеты, монгольское жаркое, ассорти по-монгольски, сталелитейные заводы в Борнео, новые правительства в Южной Америке, массажные кабинеты в Африке, рогалики и копченый лосось, складные походные стулья, бесконечная процессия черных лимузинов, плавучий дом в Токио, розовый джин, запотевшие очки, галстуки, и еще раз рупор, хлыст и фрак.

Татуировка в виде дракона, соус, приправленный серой амброй и фосфоритом, маленькая лампочка помятого кинопроектора, фотография, наложенная на другую, «кулак знания», устрицы, настойка опия, пагода глубоко под землей, зеркало в храме высоко над городом.

Еще устрицы, еще один стеклянный глаз, но на этот раз — из Бостонского порта, медсестра со шприцем, наполненным водой, автобусный билет на тридцать дней неограниченных поездок по Соединенным Штатам, чаячий суп, еще одно стеклянное пресспапье, спасательный жилет, музыкальный автомат, мигающий огоньками, сиськи, замороженный тунец, телевизор, кусок разлагающегося мяса, пляж у моря.

Киножурналы и эпилептические припадки, перчатки, и шиньоны, и тюбики из-под губной помады, фальшивые бакенбарды и фальшивые усы, шлюха из ресторана, где подают чоу-мейн, коробки из-под обуви.

Корейские сортиры, ледяные маньчжурские подвалы, знакомые запахи, мол, ведущий к темным водам залива.

Сын сапожника в сапожной лавке, лапландские пословицы и малабарский перец, обдолбанные боровы, последние три противогаза, последнее превращение, любовные стихи на всех языках мира, последняя бутылка холодной водки, последняя порция икры во льду, последняя ванна на рассвете, последняя эрекция в полночь.

И еще один кото, еще одна нежная улыбка, еще один шприц, но на сей раз — с инсулином, Талмуд по-японски, черное пятно в саду.

Конец.

И вот приходит день, когда в его списке не остается ни имен, ни обломков жизнекрушения. Он пуст, он наворовал столько мелких предметов, что в конце концов достиг очищения.

Он вынимает все из карманов шинели и находит там только кодовую книгу дракона, последнее, что у него осталось, — этот маленький блокнот, в котором алхимик Аджар записал главные секреты своего трактата о любви. Когда он вернет его законному владельцу, — как он уже поступил с крестиком, — можно будет и умереть.

Аджара нет уже много лет, но есть японец, который хорошо знал его, есть тот, кто был его близким другом и, конечно, примет книгу с кодами ради него. Наш приятель так беден, что не может поехать в Камакуру поездом, ему приходится идти пешком. Тысячи людей видят, как этот неповоротливый гигантский ворох тряпок медленно бредет на юг по шоссе. Он едва тащится, каждый шаг для него — смертная мука, и наконец он приходит в город, находит дом и к отчаянию своему узнает, что рабби Лотман уже двадцать лет как умер — погиб во время авианалета в самом конце войны.

Налет на Камакуру? Невозможно. Невероятный рок поработал здесь, и может быть, все еще работает.

Смутные воспоминания. Неясные намеки.

Наш приятель слишком измучен, чтобы ясно мыслить. Он сходит с ума от голода, бредит без наркотиков. Экономка рассказывает, как умер раввин, и объясняет, что дом содержит как святыню приемный сын покойного, бизнесмен, — не только самый богатый гангстер в Восточной Азии, но и третий гангстер в мире.

Ослабев от долгого пути, бредя шепотом, наш приятель падает в дверях. Экономка бежит в лавку за нюхательными солями. Как только она исчезает, наш приятель удивительным образом приходит в себя и прокрадывается в дом.

Он потрясен или, может быть, совсем не удивлен, видя, что в гостиной полным-полно массивных серебряных предметов. Там и большая менора[52], и Агада[53] с серебряным тиснением, и сидур[54] в посеребренном переплете, расшитый серебром талес[55], цицис[56] с серебряным плетением, необычные тфилин[57], сделанные из серебра, а не из дерева и кожи, тяжелая цельная серебряная пластина, на которой выгравировано мене, мене, текел, фарес.

Что делать? Зачем серебро человеку, который вознесся на небеса в вихре ветра?

Наш приятель быстро собирает попавшиеся под руку серебряные предметы и запихивает их в мешок. В качестве платы он оставляет на видном месте книгу тайных кодов, ключи от королевства. Они принадлежат Илье-пророку, потому что он жил жизнью, которая повернет ключ в замке, столь смиренной, что, едва он толкнет ворота, они широко распахнутся.

С мешком добычи за спиной наш приятель открывает входную дверь.

Воспоминание.

Святой, алтарь которого он осквернил, был диабетиком. Диабетиком? В его усталом мозгу смутно всплывают картины, которые он видел в запертой комнате с закрытыми ставнями в Шанхае, и еще более давние, которые он видел на крышах Бронкса. Он кидается к аптечке и обнаруживает то, что искал, — большой шприц, которым Лотман вводил себе инсулин. Он вспомнил, что перед тем, как Илья вознесся на небеса, он передал свой плащ последователю.

Тогда это и будет плащ, который наш приятель получит от пророка. Шприц.

Он убегает. Он, ковыляя, входит в ближайший ломбард, спотыкаясь, заходит в заднюю комнату и вываливает содержимое своего мешка. Ему так омерзителен собственный поступок, что он не примет больше чем одну десятитысячную настоящей стоимости массивного серебра. Он оставляет мешок с серебром и убегает из ломбарда, зажав в кулаке несколько мелких купюр.